— То же самое рассказывают о базаре Нкво на берегу большой реки в Умуру, — подхватил один из спутников Акукалии. — Колдовство оказало там такое сильное действие, что теперь этот базар торгует и не только по дням нкво.

— По части колдовства умурцам и тягаться нечего с родичами моей матери, — заметил Акукалия. — Их базар разросся потому, что белый человек продает там свои товары.

— А почему он продает там свои товары? — спросил другой спутник Акукалии. — Не потому ли, что они приманили его своим колдовством? Похоже, ихняя старуха заметает своим помелом на базар людей со всего света, даже из страны белых людей, где, как говорят, никогда не светит солнце.

— А правду рассказывают, что одна белая женщина в Умуру вышла из дому без белой шляпы и растаяла, как загустевшее пальмовое масло на солнце? — спросил первый мужчина.

— Я тоже об этом слышал, — ответил Акукалия. — Но о белом человеке рассказывают столько небылиц! Раньше говорили, что у него нет пальцев на ногах.

Поднималось солнце, когда путники проходили мимо спорного участка земли. Его много лет не обрабатывали, и он густо порос пыреем, уже пожухшим от зноя.

— Помню, мы ходили с отцом сюда, на это самое место, срезать траву для крыши, — сказал Акукалия. — Я просто удивляюсь, как могут родичи моей матери утверждать сегодня, что это их земля.

— А все белый человек виноват; это он говорит нам, словно старший двум дерущимся мальчишкам: «Нельзя драться, раз я тут». Ну и конечно, тот, кто поменьше да послабее, задирает нос и начинает пыжиться.

— Что верно, то верно, — согласился Акукалия. — Такого бы не могло случиться во времена моей молодости, а уж тем более во времена моего отца. Все здесь — он обвел рукой поле — мне очень хорошо знакомо. Вон в то эбеновое дерево однажды ударил гром; люди, срезавшие под ним траву, так и разлетелись во все стороны.

— Ты должен спросить их вот о чем, — заговорил тот из спутников Акукалии, который почти всю дорогу молчал. — Пусть они нам объяснят, почему, если эта земля действительно их, они позволяли нам ее обрабатывать и собирать с нее траву из поколения в поколение, покуда не явился белый человек и не влез в это дело.

— Нам не поручали задавать никаких вопросов, кроме одного, на который Умуаро хочет получить от них ответ, — сказал Акукалия. — И вот что, напоминаю вам еще раз: когда мы придем туда, держите язык за зубами и предоставьте говорить мне. С этими людьми очень трудно разговаривать, и моя мать не была исключением. Но я-то знаю все их повадки. Когда окпериец говорит «иди сюда», это значит «беги прочь во весь дух». Человек, не знакомый с их обычаями, может просидеть с ними от первых петухов до сумерек, толковать и есть вместе с ними, но так и не дойти до сути дела. Поэтому положитесь в переговорах на меня: когда умирает хитрец, хоронит его другой хитрец.

Трое посланцев вошли в Окпери в тот час, когда большинство его жителей заканчивали свою утреннюю еду. Они направились прямо к дому Удуэзуе, ближайшего родственника матери Акукалии. Может быть, неулыбчивые лица гостей кое-что сказали хозяину; может быть, приход посланцев из Умуаро не был для окперийцев такой уж неожиданностью. Как бы то ни было, Удуэзуе спросил о здоровье их близких.

— Живы-здоровы, — нетерпеливо ответил Акукалия. — У нас есть срочное поручение, которое мы должны немедленно передать правителям Окпери.

— Вот как? — сказал Удуэзуе. — А я все спрашиваю себя: что бы это могло заставить моего сына и его родичей спозаранку пуститься в столь дальний путь? Если бы моя сестра — твоя мать — была жива, я бы подумал, что с ней что-то случилось. — Он помолчал. — Вот оно, значит, что — важное поручение. У нас говорят: без причины жаба не поскачет среди бела дня. Я не хочу задерживать вас, раз вы пришли с поручением, но я должен предложить вам по дольке ореха кола. — Он приподнялся.

— Не утруждай себя. Может, мы вернемся к тебе, выполнив поручение. На голове у нас — тяжелая ноша, и покуда мы не сложим ее с себя, нам непонятно, что нам говорят.

— Я знаю, как это бывает. Тогда вот вам кусок белой глины. А орех кола пусть подождет до вашего возвращения.

Но даже от этого уклонились пришельцы: они отказались начертить мелом линии на полу. Этим все было сказано. Они отвергли знак доброжелательства между хозяином и гостем.

Удуэзуе удалился к себе во внутренний дворик и вскоре вернулся с мешком из козьей шкуры и мачете в ножнах.

— Я отведу вас к человеку, который выслушает то, что вам поручено передать, — сказал он.

Удуэзуе шел впереди, умуарцы молча следовали за ним. Они проталкивались через толпу базарного люда, которая росла прямо на глазах. Так как близился сезон посадочных работ, многие несли на продажу семенной ямс в длинных корзинах. Некоторые мужчины несли в таких же корзинах коз. Там и здесь можно было увидеть мужчин с курицей в руках; мужчина, несущий курицу, всегда нетвердо ступает по земле, особенно если он знавал в прошлом лучшие дни. Многие женщины громко разговаривали на ходу; те, что молчали, видимо, пришли издалека и уже успели наговориться дорогой. Акукалии казалось, что он узнаёт некоторых торговок с множеством глиняных сосудов на голове, которых они обогнали по пути.

Акукалия года три не был в стране своей матери и теперь испытывал странное чувство нежности к ней. Когда он впервые пришел сюда с матерью, совсем еще маленьким мальчишкой, он спросил, почему земля и песок здесь белые, а не красно-коричневые, как в Умуаро. «Потому, — сказала ему мать, — что в Окпери люди моются каждый день и ходят чистые, тогда как грязнули в Умуаро не выльют на себя ни капли воды за все четыре дня недели». Его мать была очень строга с ним и необычайно сварлива, но сейчас Акукалия был исполнен нежности даже к ней.

Удуэзуе привел трех своих посетителей к Отикпо, глашатаю Окпери. Они застали его в оби за подготовкой семенного ямса для базара. Он встал, чтобы приветствовать вошедших. Здороваясь, он назвал Удуэзуе по имени и упомянул его титул; Акукалию он назвал нвадиани, что значит «сын нашей дочери». Двум незнакомцам просто пожал руки. Отикпо был очень высок ростом и сухощав. Он все еще сохранял внешность знаменитого бегуна, каковым был в молодости.

Отикпо прошел во внутреннюю комнату и возвратился со скатанной циновкой; расстелив ее на земляном ложе, он предложил гостям сесть. Из внутреннего дворика вошла в оби маленькая девочка и стала звать отца.

— Иди отсюда, Огбанджи, — приказал он ей. — Разве ты не видишь, что ко мне пришли?

— Нвеке ударил меня.

— Я его потом выпорю. Пойди и скажи ему, что его ожидает порка.

— Отикпо, выйдем-ка — нам нужно кое о чем пошептаться, — сказал Удуэзуе.

Они ненадолго удалились, а когда вернулись, Отикпо предложил гостям орех кола в деревянной чаше. Акукалия поблагодарил его, но сказал, что на головах у него и его спутников лежит тяжелая ноша, которая не дает им ни есть, ни пить, покуда они не снимут с себя это бремя.

— Правда? — спросил Отикпо. — Можно ли сложить то бремя, о котором ты говоришь, передо мной и Удуэзуе или же для этого требуется созыв старейшин Окпери?

— Требуется созыв старейшин.

— Тогда вы пришли в неудачное время. Каждому в стране Игбо известно, что в свой базарный день эке окперийцы не занимаются никакими другими делами. Вы должны были бы прийти вчера или позавчера либо завтра или послезавтра. Нвадиани, — обратился он к Акукалии, — уж кто-кто, а ты должен был бы знать наши обычаи.

— Ваши обычаи не отличаются от обычаев других людей, — ответил Акукалия, — но наше поручение не могло ждать.

— Вот как? — Отикпо вышел из хижины, крикнул своего соседа Эбо и вернулся обратно. — Ваше поручение не могло ждать. Как же нам теперь поступить? По-моему, сегодня вам следует переночевать в Окпери, а завтра вы встретитесь со старейшинами.

Вошел Эбо и поздоровался со всеми присутствующими. Он удивился, увидав столько людей, и на какой-то момент растерялся. Затем он принялся пожимать руки всем подряд, однако, когда очередь дошла до Акукалии, тот отказался пожать ему руку.