— Это еще не все, — лукаво подмигнул Кайс и достал из стильной кожаной сумки, висевшей у него на плече, соломенную шляпу.

— Итак, прошу. — Кайс пригласил Камиллу идти вперед.

— Благодарю. — И она беззаботной бабочкой выпорхнула из номера.

Залитый солнечным светом Дубай сиял. Как сильно контрастировал он с небом, безмятежным и чистым. Лишь изредка появлялись на нем белые облака. Неторопливо, медленно скользили они по голубой глади, равнодушно взирая с высоты на суетящихся, бегущих куда-то людей. Словно говорили им: «Остановитесь, посмотрите на нас. Нам хорошо и спокойно здесь. Всю свою жизнь мы плывем вот так, от одного края неба к другому. Ветер гонит нас к далеким пределам, вам неведомым. Остановитесь…». А люди не замечали их. Бестелесных, состоящих из воздуха и потому ни о чем не думающих. Все желания плоти, страсти души, какие только испытывает человек, неведомы им. Никто не ждет их. Ни здесь, ни далеко-далеко, за много миль отсюда. Люди же, поглощенные своими чувствами, занятые своими проблемами, мельтешили на земле. Оттого и бежали стремглав, пронзая пространство, машины, а суета полнила мир век от веку. И так было всегда.

Небо и земля. Земля и небо. Никогда не найдете вы примирения, вечно будете сходиться в противоборстве. Где? В душе. В душах человеческих, поскольку люди в равной степени дети земли и небес.

Такие мысли роились в голове старика, стоявшего на балконе и смотревшего вниз. Только что он проводил взглядом сына, уплывающего от «Арабской башни» с девушкой. Странные чувства терзали его душу. О, Омран! Жизнь поломала тебя, изувечила, заставив не только страдать, но и мучить других. Старик устремил глаза к небу, губы его шевелились в священной молитве. Роскошь, деньги опостылели ему. Больная, истерзанная совесть терзала его. Ом-ран упал на колени. Уже давно гордый дух его рвался уйти из бессмысленного мира наживы и выгоды. Уже давно сердце томилось от золотых монет и блеска бриллиантов. С какой охотой, с какой радостью променял бы он все это на ветхую хижину далеко отсюда! Уйти от мира. Молиться в уединении, посвятив свою жизнь Аллаху. Говорить лишь с ним одним. Но Омран не мог. Отцовский долг связал его прочными нитями с зыбким потоком людской алчности. Старик признавал своим сыном только Кайса. Исхан, Лабиб, Джерман, Акхим, не говоря уж о дочерях, казались ему чужими. Все они льстили, преклонялись перед волей отца, готовые убить друг друга, если понадобится, чтобы заработать одобрение и, следовательно, наследство. Деньги стали проклятьем Омрана. Сначала они омрачили ему юность, потом молодость, позже толкнули на ужасные преступления, а вот теперь разрушили семью, превратив детей в волков, готовых загрызть соперников. И только один Кайс не поддался этому искушению. С самого детства, питая уважение к отцу, он не подхалимничал, всегда прокладывая себе дорогу своим умом, настойчивостью и непреклонной волей. Деньги мало волновали его. Омран знал, что этими качествами сын обязан ему лишь отчасти. Большее влияние на мальчика оказала мать, хотя они виделись редко. Порой Омрану казалось, что чем реже позволялось им общаться, тем сильнее действовали слова матери на Кайса. Он выходил от нее, словно из мечети, неся в себе услышанные истины. И долго потом, задумчивый и сосредоточенный не по возрасту, сын осмысливал их. Каждое материнское слово впечатывалось не только в его память, но скорее в душу и сердце.

Омран отлично понимал, что братья сживут Кайса со свету, едва почувствуют, что отец лишил его своего особого покровительства. И потому старик продолжал исполнять обязанности главы семейства. В глазах других людей он был тверд, сух, непреклонен. Но если бы хоть кто-нибудь из них знал, как самому Ом-рану опостылела эта ужасная маска, запятнанная кровью. Часто ночами он просыпался в холодном поту, воспоминания о прежней жизни не давали покоя. И эти гадкие, отвратительные воспоминания не покидали несчастного до утра. И только когда мрак ночи рассеивался, Омран мог наконец вздохнуть спокойно. Едва же надвигались сумерки, как страхи и тревоги вновь овладевали им. Иногда ему делалось просто страшно, и тогда он просил позвать Кайса. Почему-то в присутствии сына старику становилось легче. Казалось, молодая, незамутненная волнениями совести сила отгоняла прочь черных духов, роившихся вокруг Ом-рана. Кайс ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. Он видел, что отцу тяжело и его мучит какая-то одному ему известная тоска. Зачем же лезть человеку в душу. И Кайс молчал. Целые дни порой проходили в безмолвии. Сын читал, отец занимался бумагами. Они словно не замечали друг друга. Когда же Омран, будто подпитавшись свежей силой и энергией, делал Кай-су знак уйти, тот поднимался, кланялся и отправлялся к себе. Ни разу он не спросил, зачем его звали. Просто чувствовал, понимал, что должен быть рядом с отцом, и никогда не отказывал ему в такой странной помощи. Раны Омрана затягивались на какое-то время.

Теперь же старик глядел на белокожую, черноокую красавицу и ревность закипала в его груди. Сын собирается жениться на ней и уехать в Европу. Нет. Этому нужно помешать. Этого нельзя допустить. И напрасно Омран пытался молитвой заглушить в себе преступную натуру. Уж слишком сжилась она с ним, пустив корни глубоко в душу и упершись ветвями в разум. Старик еще колебался. Кайс допустил ошибку, рассказав ему о своем плане. Как только девушка побывает в посольстве и будут оформлены все документы, Омран начнет действовать. Хитро и расчетливо. Нет, он не переживет, если гнев сына падет на него. Нет. Он использует любого из сыновей. Исхан так смотрел на эту девушку, что, пожалуй, никому не покажется странным, если красотка в один прекрасный день окажется у него.

День пролетел незаметно. С наступлением темноты карнавалом огней вспыхнули улицы Дубая. Город преобразился и выглядел теперь куда более зловещим, нежели в светлое время суток. Центральные улицы, где туда-сюда сновал туристский и местный люд, были буквально залиты светом. Но тем страшнее казались узкие улочки, переулки и подворотни, темные, забытые праздной толпой и потому обиженные на всех и вся. Казалось, в их черных коридорах притаились демоны, готовые вот-вот броситься на первого же зазевавшегося гуляку. Однако люди не обращали на бедные закоулки ровным счетом никакого внимания и шли мимо.

Кайс и Камилла устали. Они шли, шли, а улица никак не кончалась.

— Ну сколько можно? — смеясь возмутилась Камилла. — В жизни столько не ходила. Я уже не могу.

— Хочешь, я понесу тебя? — тут же предложил Кайс.

— Еще чего, какой-то крестьянин в своей рабочей робе будет дотрагиваться до меня своими грязными ручищами! Так я и позволила! Найдите себе другой предмет поклонения, попроще.

— Между прочим, — ухмыльнулся Кайс, — моя рабочая одежда стоит больше, чем модные костюмы молодых людей, которые проходят мимо нас. Им и представить себе сложно, сколько денег потрачено на мое одеяние.

Камилла шла рядом со своим кавалером, но не решалась подать ему руку. Она вообще не решалась к нему прикасаться, чувствуя, как страсть с каждой минутой все более овладевает ею. Она старалась не смотреть Кайсу в глаза. Отводила взгляд в сторону, начинала рассматривать витрины, прохожих — только не своего спутника. Камилле непременно хотелось выдержать характер. Кайс пытался обязать ее переспать с ним, а она сама дождаться не могла того момента, когда его сильные, властные руки заключат ее в свои объятия, когда губы приникнут к губам, когда… Нет, нельзя думать о подобных вещах на улице, иначе можно не удержаться и броситься на Кайса в припадке страсти, распаленной воображением, прямо на улице. Камилла взяла себя в руки. Точнее, попыталась взять. Но он шел рядом. Красивый, нежный и уже почти любимый. И перед его глазами, его взглядом отступала усталость. А улица все не кончалась.

Побродив по «Центру» часа три, а то и больше, Камилле захотелось на свежий воздух. Идея была не из лучших, поскольку солнце поднялось уже высоко в небо и температура колебалась у самой верхней отметки термометра. Если бы не кондиционеры, напичканные повсюду в «Центре», люди бы уже задохнулись. Даже местные жители в этот палящий час попрятались в домах, улицы опустели. Решено было переждать жару в китайском ресторане. За отвлеченными разговорами время пролетело незаметно. Литература, искусство, культура Запада и Востока, обычаи и нравы, да мало ли о чем могут беседовать друг с другом два образованных человека?!