— Так и есть… Знаешь, я немного завидую твоему умению браниться. Хоть так, но ты все-таки его уломал. А я… Я не могу ни дать, ни одолжить этому человеку ровным счетом ничего. Келли слишком… горд, он не принимает помощи, он взвалил на свои плечи все, и главное — ответственность… О Господи!..

— Знаешь, ты только не обижайся, но… Ты консультировался со специалистами? Милтон пожал плечами.

— Конечно, много раз. И в девяти случаев из десяти мне приходилось действовать за спиной Келли, что было совсем не просто. Мне пришлось проявить чертовскую изобретательность. Однажды я сказал ему, что Гэлу просто необходимо попробовать иранских арбузов, которые получают только в одной маленькой лавке в Йонкерсе. Келли помчался туда, и пока он отсутствовал, мне удалось собрать двух-трех специалистов, показать им Гэла и выпроводить до того, как Келли вернулся. В другой раз я выписал Гэлу сложную микстуру, а сам заранее сговорился с аптекарем, чтобы он готовил ее не меньше двух часов. За это время я успел показать Гэла Грандиджу, — это наш известный остеопат, — зато провизор Анселович из аптеки получил от Келли здоровенного пинка за то, что слишком долго копался.

— Ты молодец, Милт! — сказал я от души.

Он недовольно рыкнул, потом продолжал, слегка понизив голос:

— Как бы там ни было, никакой пользы эти консультации Гэлу не принесли. Я узнал чертову уйму полезного и нового, научился паре врачебных приемов, о существовании которых прежде не подозревал, но… — Он покачал головой. Знаешь, почему ни я, ни Кел не разрешили тебе сегодня увидеть Гэла?

Тут Милт облизнул губы и огляделся по сторонам, словно подыскивая подходящий пример.

— Помнишь фотографии тела Муссолини, после того как толпа с ним расправилась? Я вздрогнул.

— Да, помню.

— Так вот, именно так и выглядит Гэл, только он, в отличие от Муссолини, жив. Что, впрочем, вовсе не делает картину приятнее. Главное, сам Гэл не сознает, как он плох, и ни я, ни Келли не хотели бы, чтобы он понял это по твоему лицу. Да что там, по твоему!.. Я бы не пустил к нему и деревянного индейца!

Он все говорил и говорил, и, незаметно для себя, я начал постукивать кулаком по столу — сначала негромко, потом все сильней и сильней. В конце концов Милтон схватил меня за запястье, и я замер, чувствуя себя крайне неуютно под взглядами множества посетителей, которые смотрели на меня. К счастью, волнение улеглось довольно быстро, и в притихшем на несколько секунд баре снова стало шумно.

— Извини, — сказал я.

— Ничего, все в порядке.

— Но ведь должна быть какая-то причина!

Его губы чуть заметно изогнулись в язвительной улыбке.

— Вот, значит, к чему ты в конце концов пришел? Причина!.. Всему на свете должна быть причина, и если мы ее не знаем, то, по крайней мере, можем найти. Не ты один так считаешь, но истина заключается в том, что один-единственный необъяснимый факт способен потрясти нашу веру в разумность и рациональность всего сущего. И тогда наш страх становится много больше, чем то, с чем мы в действительности имеем дело; он вырастает до размеров целой вселенной, об устройстве и законах которой мы можем сказать только одно: это необъяснимо. И в первую очередь это свидетельствует о том, как слабо мы на самом деле верим во что бы то ни было.

— Жалкая философия, Милт.

— Да, возможно. Но если у тебя будет подходящая идея, как объяснить то, что случилось с Гэлом, я готов у тебя ее купить за сколько ты скажешь. Пока же мне остается только продолжать биться над этой загадкой и бояться… А боюсь я, пожалуй, даже больше, чем следовало бы.

— Давай-ка лучше напьемся.

— Отличная идея.

Но никто из нас не сделал заказ. Мы просто сидели и смотрели на ромб из сахарного песка, который я оставил на столе. Какое-то время спустя я снова спросил:

— А Келли понимает, в чем дело?

— Ты же знаешь Келли. Если бы у него была хоть какая-то идея, он бы землю рыл, чтобы подтвердить ее или опровергнуть. Нет, он просто сидит и смотрит, как тело его брата гниет и пухнет, точно тесто в квашне.

— А Гэл?

— В последнее время он редко бывает в полном сознании. Я стараюсь держать его на снотворных и на болеутоляющих.

— Но, может быть, он…

— Послушай, — сказал Милтон, — я вовсе не хочу, чтобы ты принял меня за психа, но мне тоже не дают покоя самые дикие догадки и предположения. Например…

Он внезапно замолчал и, вытащив из кармана свой образцово-показательный носовой платок, внимательно на него посмотрел, потом убрал обратно.

— Извини, — промолвил он, — но ты, похоже, не понимаешь, что я уже давно занимаюсь этим случаем. Скоро будет ровно три месяца, как я ломаю голову над этой задачей, так что я успел подумать обо всем, что тебе еще даже не пришло в голову. Да, я устроил Гэлу настоящий допрос, я заходил то с одной, то с другой стороны, но все было напрасно. Я не нашел ничего, что стоило бы внимания. Ни-че-го!

Последнее слово он произнес так странно, что я сразу насторожился.

— Ну-ка, рассказывай, — потребовал я.

— Что рассказывать? — ответил Милтон и посмотрел на часы, но я накрыл их ладонью.

— Давай, Милт, выкладывай.

— Я не понимаю, о чем ты… Черт, оставь меня в покое! Неужели ты думаешь, что я не разобрался бы во всем до конца, если бы это было хоть сколько-нибудь важно?!

— Расскажи мне о том, что ты считаешь не важным.

— Нет.

— Почему — нет?

— Будь я проклят, если это сделаю! Ведь ты просто шизик. Ты отличный парень и ты мне нравишься, но ты — самый настоящий тронутый шизик! — Он неожиданно рассмеялся, и его смех ослепил меня, как свет фотографической лампы-вспышки. — Я не знал, что у тебя может быть такая озадаченная морда! — воскликнул Милтон. — А теперь успокойся, приятель, и послушай, что я тебе скажу. Например, какой-нибудь человек, выходя из ресторана, специализирующегося на мясных блюдах, наступает на ржавый гвоздь, а потом берет и умирает от столбняка. Но все повернутые вегетарианцы будут клясться и божиться, что он остался бы жив, если бы не отравлял свой организм мясом; больше того, они станут использовать этот случай в качестве доказательства своей правоты. Преданный сторонник сухого закона, если только он узнает, что погибший запил свой бифштекс кружкой пива, назовет того же человека очередной жертвой пьянства. И с той же искренностью и жаром сердечным другие люди будут объяснять ту же самую смерть недавним разводом, приверженностью той или иной религии, политическими пристрастиями или наследственной болезнью, передавшейся бедняге от его пра-пра-праде-душки, соратника Оливера Кромвеля. Ты неплохой парень, и ты мне нравишься, — снова повторил он, — и поэтому я не хочу сидеть и смотреть, как ты сходишь с ума.

— Не понимаю, — сказал я раздельно и громко, — о чем ты толкуешь. А теперь тебе придется мне обо всем рассказать.

— Боюсь, что так, — печально согласился Милтон и глубоко вздохнул. — Ты веришь в то, что пишешь. Нет, — добавил он быстро, — это не вопрос, а просто констатация факта. Ты фантазируешь, выдумываешь всякие ужасы и веришь каждому выдуманному тобой слову. Я чувствую, что по складу характера ты больше склонен верить в outre,[5] в так называемое «непознаваемое», больше, чем в то, что я называю реальными вещами. Ты, наверное, считаешь, что я несу чушь…

— Да, — сказал я. — Но продолжай.

— Если бы завтра я позвонил тебе и радостно сообщил, что нам удалось выделить вирус, вызывающий такую болезнь, как у Гэла, и что соответствующая вакцина вот-вот будет готова, ты был бы рад не меньше моего, но в глубине души ты продолжал бы сомневаться и спрашивать себя, действительно ли во всем повинен вирус, и сможет ли сыворотка действительно помочь. Но если бы сейчас я признался тебе, что в самом начале заболевания видел на шее Гэла следы двух еле заметных уколов и что как-то раз я заметил выползающий из его комнаты язык тумана… Ты ведь понял, о чем я, верно? Клянусь Богом, понял!.. Посмотри на себя — у тебя даже глаза заблестели.