Вот, комиссар, каков человек. А вы говорите, будто знаете, как ему жить и чего хотеть. Ничего вы не знаете. Да и, сказать по правде, никто об этом ничего не знает. Единственное, что можно сказать, уже заявлено в том же Екклезиасте: «Кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит, как тень?»

…В моем сознании еще звучали эти слова, когда настойчивый сигнал зуммера вернул меня к реальности – в ночь, в отель, где я сторожил Пахаря. Откуда-то издалека, из невообразимой глубины, словно с другого конца галактики, на экран сквозь помехи прорвалось лицо Мейдена.

– Я на Герионе! – прокричал он сквозь треск, – Слушай меня внимательно!.. Мы здесь раскопали… Пахарь готовит убийство!

Сейчас мне уже не передать чувство, которое охватило меня после слов Мейдена. То были и гнев, и горечь, и отчаяние. Все-таки, несмотря ни на что, несмотря на деятельность «мыльных клубов», несмотря на тайный ввоз алкоголя и наркотиков, убийств в Поясе еще не было. Я не сомневался, что когда-нибудь начало им будет положено, однако мне и не снилось, что это произойдет так скоро. Кроме того, меня поразил способ, которым Пахарь решил осуществить свое намерение.

После Мейдена экран занял Ривера и максимально кратко и доходчиво объяснил мне, как задумано первое в Поясе убийство. Готовя его, Пахарь использовал опять же могущественный и вездесущий МИНИКС, проявив при этом незаурядный талант кибернетика. На убийство по воле Пахаря была нацелена вся международная компьютерная сеть, разбросанная на астероидах между Марсом и Юпитером. Сквозь помехи и треск (опять бурлило Солнце) я с трудом со слов Риверы понял, что власть над МИНИКСом Пахарь получил, изобретя новый способ общения с компьютером. Признаться, мне до сих пор далеко не все понятно в этих кибернетических тонкостях, но я попытаюсь объяснить. Секрет Пахаря заключен примерно в следующем.

Оказывается, любой язык – и человеческий, и машинный – вовсе не самое эффективное средство общения. Знаки любого языка допускают, чтобы их перевирали, толковали превратно. Поэтому сообщения, переданные знаками языка, могут быть восприняты или не восприняты, быть ложными или истинными, быть поняты верно или неверно. А вот импульсы биохимического и биофизического характера неизменны, они не зависят от индивидуальных особенностей адресата – от его желания, настроения и степени компетентности; они, подобно силе тяжести или свету, могут только быть или не быть. И хотя эти доязыковые импульсы, которыми обмениваются простейшие организмы, стоят неизмеримо ниже на лестнице эволюции, чем знаки языка, в эффективности передачи информации они их превосходят. Так, амеба воспринимает благоприятное изменение условий и начинает размножаться, никаким другим сигналом ее не обманешь. Основываясь на доязыковой коммуникации, амебы, лягушки, крысы понимают поступающую извне информацию всегда, а мы, люди, пользуясь языком, допускаем в толковании сообщений массу ошибок.

Пахарь создал способ общения с компьютером, основываясь на принципах доязыковой коммуникации, и реализовал его в виде особого технического устройства – специалисты назвали его потом «психотерминалом». Он похож на большую детскую люльку, в которую вложено кресло катапульты. Голый человек ложится в кресло, присоединяет к себе около полусотни датчиков, что-то там еще включает – и через несколько часов компьютер начинает «ощущать» его состояние. Сначала физиологию – ритмы сердца и мозга, дыхание, биотоки, кровь и пот, а потом и психику – общий тонус, уровень эмоций, в общем, все то, что мы называем словом «настроение». Человек может спокойно размышлять, читать или даже спать, а машина будет выводить и фиксировать в своей памяти некую среднюю кривую, характеризующую его основные жизненные устремления, желания и склонности. Ну, а потом, когда компьютер все хорошо понял, уже нетрудно обычным языком дать ему команду на осуществление желаний. Вся трудность – именно в понимании. Ибо одно дело, когда вы пытаетесь растолковать машине, чего вам хочется, и совсем другое – когда машина сама «чувствует», что у вас, как говорится, «в крови».

Наши люди на Герионе выяснили, что в последние полгода Пахарь буквально не вылезал из своей «люльки», спал и ел в ней, ни от кого особенно не прячась. Все это видели, но считали, что идет обычная исследовательская работа. Отмечали, правда, растущую угрюмость и раздражительность Пахаря, но объясняли это переутомлением и трудностью эксперимента. Все ахнули, когда выяснилось, что во время своего долгого общения с компьютером Пахарь запрограммировал мощнейший электронный мозг на убийство какого-то человека. Эксперты, изучавшие в те дни «психотерминал», еще не могли в нем полностью разобраться, диалог с компьютером налаживался с большим трудом, однако удалось бесспорно выяснить одно – программа действует и остановить убийцу невозможно, ибо им готов был стать не только герионский компьютер, но и весь МИНИКС, к которому Герион, конечно же, был подключен. В любом из сотен компьютеров, составлявших МИНИКС, мог реализоваться злобный замысел Пахаря – замысел, который, как дух, как проклятие, витал и отражался везде и нигде. Незримо проникая из одной машинной памяти в другую, он превращался в радиоволны и летел от астероида к астероиду, а там вновь становился электрическими импульсами мнемосхем и примазывался к техническим и научным расчетам, чтобы в удобный момент из чистой математики воплотиться в грязное преступление.

Мне сообщили об этом, чтобы я начал действовать, но что я мог сделать? В моих ли силах было остановить кибернетического убийцу, простершегося в огромном объеме пространства между Марсом и Юпитером? МИНИКС располагал массой возможностей, чтобы аккуратно и быстро покончить со своей жертвой, подстроив какую-нибудь ничтожную поломку в той до предела технизированной среде, которая повсюду окружает людей в космосе. Я недоумевал: почему же он медлит? Ведь Пахарь дал команду на убийство еще до своего отъезда с Гериона… Значит, что-то мешает МИНИКСу? И тут меня осенило.

Связь по-прежнему была отвратительной, и мне пришлось кричать Мейдену прямо в лицо, которое к тому же дергалось, как маска паяца:

– Узнайте: сколько людей будет убито?.. Повторяю: сколько будет убито?.. Много?.. Два?.. Один?..

– Уже знаем!.. – прохрипел в ответ Мейден. – Один!.. Повторяю: один!.. Кто – неизвестно!.. Один! – он показал палец.

Я вновь набрал в грудь воздуха и постарался в нескольких словах обрисовать Мейдену, как, на мой взгляд, МИНИКС понимает постановку задачи:

– Машина не может нарушать условия!.. Один – значит один! Понятно? МИНИКС думает: группа людей – убивать нельзя!.. Один человек – убивать можно!

– Да! Поняли! – закричал в ответ Мейден. – Группа – нельзя!.. Один – можно!.. Обеспечь Минскому – чтобы не был один!.

Мейден исчез, и я тут же вызвал на экран Дина, который с помощью телекамер вел наблюдение за комнатой Минского.

– Что делает Минский?

– Спит, – ответил Дин.

– Один?

– Да. Женщины, как мы узнали, его не посещают.

– Я не об этом. Нельзя, чтобы он был один.

И я передал Дину все, что услышал от Мейдена и Риверы.

– Разбудить Минского? – ошарашенно спросил Дин.

– Пожалуй, не надо. Просто смотрите за ним в оба. Комната заперта? Обеспечьте мгновенный доступ, и если что – немедленно входите. Пока все.

Я опустился на диван и попытался сосредоточиться. Если жертва, намеченная Пахарем, действительно Минский, то что с ним мог сделать МИНИКС сейчас, глубокой ночью, когда биолог спал один в запертой комнате? Для убийцы-человека этот момент был, пожалуй, удобен. Но удобен ли он для компьютера? Никогда еще мне не приходилось задаваться такими вопросами. Но сейчас подобный вопрос был вполне реален. Большой вычислительный комплекс «Логос-дейта», ведавший всем, что автоматически двигалось, включалось и выключалось на Амброзии, мог, например, выкачать воздух из комнаты Минского. Правда, для этого надо было ее загерметизировать, а режим герметизации и изоляции – это аварийный режим, он включается с воем сирен. Смерть Минского наблюдала бы вся Амброзия…