Собрав охапку листьев, я вошел в свое новое жилище. Внутри было сухо и чисто. В глубине я сложил несколько шкур и, устроив лежанку, лег на нее. Луна повисла над самым входом в пещеру, через который проникал ее холодный свет. Вдруг между мной и луной встала чья-то высокая и изящная тень, окруженная тусклым сиянием, похожим на померкший нимб. Вивиана прилегла рядом со мной.

— Так, значит, — сказал я ей с притворной строгостью, — с первой же минуты моей отшельнической жизни ты уже преследуешь меня мирским искушением и заставляешь, подобно Антонию из Гераклеополя, бороться с соблазнительными видениями плоти.

— Не прогоняй меня. Я хочу побыть с тобой еще несколько часов. Хотя бы до утра.

— Уверен, тебе не понадобится столько времени, чтобы взять надо мной верх. Я привлек ее к себе, крепко обнял и добавил:

— Если бы Антония Анахорета искушали подобным образом, то, полагаю, он бы не устоял. Ну а я и не думаю противиться тебе.

И Вивиана продлила эти часы на всю ночь, на весь день и часть следующей ночи. Наконец нас сразил сон. Я почувствовал, как она отодвинулась от меня и встала с ложа, и проснулся. Она подошла к выходу из пещеры и стала совершать странные заклинания, в которых я без труда узнал противоречивую веру Кардевка, преисполненную суеверий древних друидов. Она взывала к галльскому богу Огмию, прося его — если ей не дано привязать меня к себе узами любви — помочь удержать меня в плену с помощью волшебных чар. И эта безнадежная и бесхитростная вера в соединении с глубоким умом, это уверение в любви, высказанное в проклятии, сделали свое дело: она добилась цели. Вивиана вернулась и легла рядом со мной, а я притворился, что только сейчас проснулся.

— Занимается день, Мерлин. Ты прогонишь меня?

— Но чего хочешь ты?

— Я хочу навсегда остаться рядом с тобой. Я не вернусь к своему отцу, я поселюсь со всем моим двором в Дольнем Лесу и сделаю его своим владением. Вместе с теми, кто захочет остаться и связать свою судьбу с моей, я построю замок на острове, что посреди озера. Мы сами станем землекопами, каменотесами, каменщиками, лесорубами и плотниками. Убежище твое будет неведомо никому, гора эта — заповедной, и одна только я смогу навещать тебя. Я буду любить тебя, а ты — меня учить. Вот чего я хочу.

Так Вивиана стала Владычицей Озера.

С тех пор минуло почти полвека. Дни следовали за днями, не отмеченные больше великими деяниями людей и не сотрясаемые историческими смутами, но похожие один на другой, следуя неуловимой смене времен года, изменениям неба и воздуха и неприметным переменам в облике деревьев и повадках животных. Время подчинялось годовым кругооборотам, в которых решительно растворялась всякая конечная цель. Жизнь природы, поочередно то буйная и бьющая через край, то замирающая и сонно дремлющая, неистощимая и непостижимая, обретала смысл лишь в моих наблюдениях, с помощью которых я пытался проникнуть в ее тайну. Эта тайна была одновременно и тайной человека — той его темной стороны, которая борется с созданиями его ума и влечет его назад к изначальному хаосу — хаосу, в котором я постепенно научился видеть стройный порядок, составляющий естественный закон. И так я понял, что нас ставит в тупик и заставляет страдать отнюдь не противоположность абсолютной упорядоченности мысли абсолютному беспорядку и бессмысленности вещей, но противопоставление абстрактной внешней целесообразности — логики разума — и тайной, сокровенной целесообразности — логики бессознательного инстинкта, то есть противоречие двух законов, к примирению которых я стремился. Я изучал жизнь растений и их полезные и вредные свойства, тонкое различие между которыми зачастую было лишь вопросом меры — что материально объясняло давний спор церкви, видящей в добре и зле два непримиримо противоположных начала, и философии, для которой добро и зло — одно и то же начало, чья двойственность определяется количественным отношением. Я наблюдал также за животными, и скоро они не только перестали меня избегать, терпя мое присутствие, но и сами стали выходить мне навстречу во время моих прогулок по лесу, выпрашивая немного еды, прося успокоить боль от нанесенных им ран или ожидая от меня просто ласки. Избегая, как и я, подданных Вивианы, они таким образом отделили меня от человеческого рода — как еще раньше это сделали сами люди, но из других побуждений — и теперь та самая чужеродность, которая отдалила меня от людей и окружила пустыней страха, наполнила мое одиночество нежной привязанностью лесных обитателей. Некоторые из них — и не самые маленькие — забирались даже на скалистую вершину, проводя ночь в моей пещере или укрываясь там, когда люди с озера устраивали охоту. Нередко случалось, что тяжелый кабан или огромный олень приходили и ложились перед моей лежанкой или, разделив со мной ужин из трав и кореньев, оставались сторожить вход в пещеру. Даже самые кровожадные и осторожные звери, волк и лиса, по-собачьи ласкались ко мне и лизали мне руку, Принося иногда мясо своей еще теплой добычи, которое я вежливо отвергал. Я говорил со всеми, и мне казалось, что им нравилось это. Им была ведома фантазия, стремление к цели и любовь, а тем, что исключало их из нравственного закона и ограничивало их сознание простейшими истинами, — была их полная неспособность заранее предвидеть и осознать собственную смерть, оттого что они ничего не узнавали об этом из смерти других. И потому они каждый день проживали своего рода вечность, не задумываясь и не придавая этому значения, покорные бесконечности круговорота. И в этом сходстве неосознанного бессмертия и Бессмертия, о котором мечтает абсолютное сознание человека, я увидал безнадежную никчемность разума. Еще была Вивиана. Она часто навещала меня, и, как она того и хотела, я целиком посвящал себя ей, отдавая все свои силы ее телу и духу, извлекая из обоих все большее и большее наслаждение. Со временем тело и ум ее созревали, и сама она становилась все более обольстительной и мудрой, обретая с возрастом новое вдохновение. Она успешно боролась с холодом и равнодушием старости, посягавшими на мое тело и мой дух, говоря, что время не имеет власти надо мной из-за моего происхождения.

Через нее до меня иногда доходили еще известия о мире и Логрисе, поскольку она время от времени оставляла Дольний Лес и ненадолго отправлялась в империю Артура или же посылала туда гонцов с поручением привезти ей последние новости из внешнего мира. Некоторые события имели на ее жизнь непосредственное влияние. Так, в четыреста девяносто третьем году, в скором времени после нашего прибытия в Дольний Лес, король Клаудас, владыка обширной страны к югу от Арморики, называемой Пустынная Земля, начал войну против Бана из Беноика и его брата Богорта из страны гонов. Эта война продолжалась семь лет и завершилась на рубеже веков победой Клаудаса и гибелью Бана и Богорта. Артур, который вместе с Мордредом и Гавейном вел в это время на севере Британии ожесточенную и упорную войну против пиктов, не смог прийти на помощь своим союзникам. И Клаудас сделался властелином трех королевств. Вивиана приняла в Озерном замке сына Бана, Ланселота, а также сыновей Богорта: старшего, Лионеля, и Богорта, названного в честь отца, ибо он родился в тот самый день, когда тот погиб в бою. Вивиана стала приемной матерью троих детей и взяла на себя заботу об их воспитании. Она предложила мне ради них нарушить свое уединение и преподать им науки. Я отказался. Она мне часто о них рассказывала, спрашивая моего совета, и я побуждал ее воспитать их воинами и мудрецами, преданными делу Артура и Круглого Стола, как в прежние времена король Уэльса воспитал Пендрагона и Утера в преданности моему делу. И спустя некоторое время она отвезла их в Кардуэл и представила Артуру, а тот дал им армию и в поддержку Мордреда, чтобы отвоевать их наследные владения. Вторая война с Клаудасом началась в пятьсот двадцатом году. Ланселот и Мордред совершили в ней много славных подвигов, так что невозможно было решить, кто из двоих был лучшим воином и кто — лучшим стратегом. Клаудас потерял все завоеванные им земли, свою собственную страну, а в конце концов и жизнь. Ланселот стал королем Беноика, Лионель — королем Гонским, а Богорт — королем Пустынной Земли; так власть Логриса распространилась на значительную часть Галлии. Три юных государя стали пэрами Круглого Стола. Они навестили свою приемную мать, и по этому случаю в Озерном замке было устроено большое празднество. На следующий день Вивиана с радостью и тревогой сообщила мне, что Ланселот воспылал страстной любовью к женщине, которая на двадцать лет его старше, и также любим ею. Этой женщиной была королева Гвиневера. После этого смуты и волнения оставили Арморику. Артур захватил Горру и разбил пиктов и скоттов, живших в стране Далриада. И там снова Мордред и Ланселот прославились своей воинской доблестью и неустрашимостью в бою, своей безраздельной верностью королю и великодушием к побежденным врагам. И как прежде был «мир Утера», так теперь наступил «мир Артура». Безмятежное и невозмутимое спокойствие Дольнего Леса как будто разлилось по всему Логрису. Времена года чередой сменяли друг друга. Мои волосы постепенно белели, и, когда я оборачивался и смотрел назад, моя жизнь казалась мне бесконечной, а мое рождение — навсегда затерявшимся где-то во мраке времен. В светлой дымке тех далеких, ставших легендой времен, когда родилась моя мечта, блуждали тени тех, кого я так любил и кто лежит теперь у Каменных Столбов. Однако я не чувствовал в своем теле никакой усталости, тогда как спокойная и печальная отрешенность малопомалу завладевала моим все еще деятельным умом, погруженным в изучение материи и времени в поисках всемирного закона. Я все еще любил Вивиану, ее ставшее еще более нежным, более чувственным и ласковым тело, достигшее своего расцвета, немного отяжелевшее и уступившее возрасту, вечную юность ее ума, жаждущего наслаждений и познания. Озерный замок опустел, а она и не старалась заменить умерших, словно желая, чтобы история ее крошечного королевства закончилась вместе с ее жизнью.