Когда поднялся шум, граф Эмсвортский спал здоровым и мирным сном. Проснувшись, он сел в постели и понял, что внизу — грабители. Он зажег свет, вскочил на ноги, взял из ящика револьвер и пошел разбираться что к чему. Мечтательный пэр не был трусом.

Вниз он прибыл во главе множества родичей, облеченных в пижамы и в халаты. Во главе он шел потому, что встретив их в коридоре, сразу сказал: «Я пойду первым, у меня есть оружие», и они охотно уступили. Не совались, заметьте, не метались, не спорили, а скромно встали сзади. Алджернон Вустер даже воскликнул: «Черт, прекрасная мысль!» и мягко стушевался, епископ же Годальминский сказал: «Конечно, Кларенс! Воля твоя, веди нас».

Ощутив, что больше ступенек нет, лорд Эмсворт остановился. Царила тьма; грабители, видимо, отдыхали. Потом один из них заговорил очень неприятным голосом. Храбрый лорд не совсем его понял, но получалось что-то вроде: «А-о-о, у-и-о». Вероятно, тайный сигнал. Граф поднял револьвер и выстрелил, ориентируясь по звуку.

К счастью для него, Бакстер пребывал на четвереньках, а то пришлось бы нанимать нового секретаря. Шесть пуль пролетели мимо него. Разместились они так: одна пробила стекло и скрылась во мраке, вторая попала в гонг; третья, четвертая и пятая — в стену. Шестая, то есть последняя угодила в портрет бабушки по материнской линии, удивительно его украсив. Мы не виним эту бабушку за то, что она в свое время разрешила написать себя в виде Венеры, выходящей из моря (конечно, прикрывшись); но не можем скрыть, что пуля внука избавила Бландингский замок от одного из главных страшилищ.

Отстрелявшись, граф спросил: «Кто там?», несколько обиженно, словно он свое дело сделал, лед сломал, пора вступить в беседу и незваному гостю.

Бакстер не отвечал, отложив объяснения хотя бы до того времени, когда зажгут свет. Прижавшись всем телом к ковру, он затаился. Щека его коснулась мертвого тела, но он не выдал себя. Да, заморгал; да, задрожал — но не выдал.

Кто-то, скорее всего епископ, сказал там, наверху:

— Вероятно, ты убил его, Кларенс.

Другой голос, кажется — полковника Манта, прибавил:

— Зажгите вы свет!

И все его поддержали.

Свет зажегся в другом конце холла. Шесть выстрелов поднимут и слуг, людские гудели, как улей. Женские крики прорезали воздух. Мистер Бидж в шелковой розовой пижаме вел шеренгу лакеев, не столько потому, что хотел вести их, сколько потому, что они его толкали. Сделав это, он крикнул:

— Посмотрите, что там такое!

Дверь открыл Эш. Он далеко не уходил, и шествие его подхватило. Очутившись в холле, на свободе, он включил свет, который осветил полуодетых гостей, осколки фарфора и стекла, улучшенный портрет графини и Бакстера, лежащего рядом с холодным языком. Неподалеку валялись и другие предметы — нож, вилка, солонка, хлеб, пробочник, бутылка.

Первую связную фразу произнес лорд Эмсворт.

— Бакстер! — сказал он. — Мой дорогой, какого черта?..

Родственники испытали глубочайшее разочарование. Пока лежащий не двигался, они еще надеялись, теперь же огорчились. Им нужен был или грабитель, или труп. Грабитель сгодился бы и живым, но Бакстер годился только мертвым. Когда он поднимался, все холодно молчали. Когда он увидел язык, он окаменел.

— Дорогой мой, — проговорил лорд Эмсворт тем тоном, какой приберегал для младшего сына, — если вы не можете дождаться завтрака и лазите ночью в кладовую, постарайтесь хотя бы меньше шуметь. Угощайтесь, прошу вас, но помните, что люди более сдержанные в это время спят. Будет гораздо лучше, если вы попросите, чтобы вам принесли заранее сандвичей или булочек.

Это чудовищное обвинение подействовало на секретаря хуже, чем пули. Достойные ответы метались в его мозгу, но он не мог сказать ни слова. Все смотрели на него с тяжелым укором, Джордж Эмерсон — с нескрываемой ненавистью, Эш Марсон — с предельным недоверием. Взгляд чистильщика ножей вынести было невозможно. Бакстер что-то забормотал.

— Ну что вы, что вы, — прервал его лорд Эмсворт. — Есть хотят все. Меня удивляют только ваши методы. Пойдемте лучше спать.

— Да я… да вы… — залепетал несчастный.

— Спать, — твердо повторил граф.

Гости устремились наверх. Свет снова выключили. Откуда-то от гардины послышался презрительный голос:

— У, жадина! Одно слово, свинья.

Судя по голосу, то был чистильщик, но Бакстер слишком страдал, чтобы это уточнить, и даже не остановился.

— Ночью жрут! — продолжал голос. — Дня им мало! Ему ответил одобрительный гул.

Когда, взрослея, мы все четче видим предел земного счастья, мы начинаем понимать, что есть лишь одна прочная радость, и заключается она в том, чтобы радовать других. Вероятно, Бакстер этого возраста не достиг, ибо радость многих людей не принесла ему утешения.

В том, что они рады, сомнений не было. Конечно, они немного расстроились, не обнаружив мертвого взломщика, но сразу же воспряли духом. И то сказать, какой контраст их монотонной жизни! Члены семейства, годами не разговаривавшие друг с другом, забыли распри и, слившись в гармонии, ругали секретаря. Некоторые склонялись к тому, что он — не в себе.

— Нет-нет, — говорил полковник, — вы уж мне поверьте! Взгляд заметили? То-то и оно! Вороватый. Угрюмый. Уклончивый. А блеск в глазах? Вы посмотрите, что он натворил, весь холл разворочен. Столики вверх ногами, битый фарфор… Упал в темноте, ха-ха! Да он скакал и метался. Э? Что? Метался, как лосось на крючке. Видимо, приступ. Припадок. Спросите у любого врача… как ее? Паранойя? В общем, кровь в голову ударит — и все, сбесился. В Индии это сплошь и рядом, у туземцев, конечно. Его бы отправить в желтый дом, а то он как-нибудь ночью пристукнет Эмсворта.

— Хорес! — возопил епископ в ужасе, но и не без радости.

— Да-да. Вообще-то, они друг друга стоят. Эмсворт тоже хорош.

— Хорес! Про тестя! Про главу семьи!

— Глава, не глава, а псих. Нет, можно быть таким раззявой? Незаменимый Бакстер думал о своем господине примерно так же. После бессонной ночи, с утра пораньше, он стал его отлавливать, и нашел в музее, где счастливый граф, сидя на низеньком стуле, красил алой краской шкафчик для диковинных яиц. Углубившись в работу, он не совсем вникал в речи секретаря.

Когда тот поговорил минут десять, граф откликнулся.

— Ну, конечно, мой дорогой, конечно, несомненно! Я понимаю. Многие едят по ночам. Но лучше… э… попросите слугу, он вам принесет с вечера. А так — ешьте, о чем разговор! Врачи иногда рекомендуют. Вообще-то, есть надо днем, ночью многие спят… А вот скажите, вам нравится? Правда, как-то веселее? В музеях всегда так мрачно…

— Лорд Эмсворт! Разрешите, я снова объясню!

— Мой дорогой, что тут объяснять? Вы становитесь… э-э-э… немного докучным. Нет, как красиво! Какой насыщенный цвет! А как пахнет краска! Знаете, я с детства все красил, еще до вас. Помню, отец бил меня палкой… Кстати, увидите Фредерика, пошлите его ко мне. Я думаю, он в курительной.

Фредди и впрямь размышлял там, сидя в кресле, и огорченный Бакстер передал ему зов отца. Сам он томился на распутье. Выстрелы звучали в его ушах, кошмары минувшей ночи не поблекли. Что же делать, думал он, идти снова — или не ходить? Конечно, вряд ли кто-нибудь опять понесет холодный язык (какая бездонная тайна!), но хозяин вполне способен открыть пальбу. Да что там, теперь, когда все всполошились, любой звук может вызвать истинную канонаду. Он случайно слышал, как Алджернон Вустер говорил кузену, что не худо бы засесть с ружьем на лестнице.

Учтя все это, секретарь решил не выходить. Да, путь злодеям открыт — но он пал духом. Если бы он слышал беседу Джоан и Эша, он бы, вероятно, воспрял, не убоявшись ни хозяйского револьвера, ни алджернонова ружья.

Джоан спала крепко, не вышла, и слушала теперь рассказ о событиях прошлой ночи. Эш горько корил себя. Что говорить, провал, полный провал! Она не соглашалась.