Конечно, различались они и в этом. Мистер Питерc, как мы говорили, собирал яростно и упорно, лорд Эмсворт — благодушно и рассеянно. Музей в Бландингском замке был похож на лавку старьевщика-любителя. Рядом с Гуттенберговской Библией лежала пуля из под Ватерлоо, изготовленная для туристов одной бирмингемской фирмой.

— Мой дорогой, — сказал граф, радостно входя в комнату, — надеюсь, я не опоздал? Зашел поесть в клуб.

— Я бы угостил вас, — сказал мистер Питерc, — но, сами знаете, я обещал врачу соблюдать диету. Один с Эйлин я как-то ем, а вот смотреть на человеческие блюда… нет, не могу.

Лорд Эмсворт сочувственно покурлыкал, сам он очень любил есть, мистер же Питерc перевел беседу в другое русло.

— Вот мои скарабеи, — сказал он.

Лорд Эмсворт надел пенсне, и кроткая улыбка сменилась тем, что кинорежиссер мгновенно опознал бы. Несчастный граф пытался «выразить интерес», хотя чутье подсказывало ему, что такой скуки он еще не испытывал.

Мы можем ругать нашу аристократию, можем ходить на митинги, но, ничего не попишешь, кровь — это кровь. Английский пэр, умирая со скуки, этого не покажет. С измальства привык он, гостя в замках, осматривать конюшни, выражая поддельную радость, и спартанские навыки держат его всю жизнь.

Мистер Питерc тем временем говорил о разных царствах, об Осирисе, об Амоне, о Нут и Бает, Хеопсе, гиксосах и совсем уж распелся, перейдя к царевне Гилухипе, озере Зарухи и Книге Мертвых. Время бежало…

— Посмотрите на этого, лорд Эмсворт.

Граф заморгал и очнулся, перескочив из приятных теплиц и тенистых садов в Лондон, где мистер Питерc почтительно и гордо держал на ладони какую-то пакость.

Пришлось ее взять. Судя по всему, хозяин ждал именно этого. Ну, что ж…

— Ах! — сказал лорд.

— Хеопс четвертой династии, — сказал мистер Питерc.

— Простите?

— Хеопс! Четвертой династии!

Лорд Эмсворт растерялся. Нельзя же, в конце концов, все время твердить «ах».

— Ой, Господи! — воскликнул он. — Хеопс!

— Четвертой династии.

— Боже ты мой!

— Каково, а?

Именно здесь беседу прервало Провидение, которое не даст в обиду хорошего человека.

— Простите, — сказала, входя, горничная, — вас к телефону.

— Я сейчас, — сказал гостю мистер Питерc.

— Пожалуйста, — заверил его благодарный лорд Эмсворт. — Пожалуйста, пожалуйста, прошу. Не беспокойтесь.

Хозяин вышел. Он остался один. Солнце сияло за окном, на тихой улице. Были там и деревья. Граф любил их и одобрительно на них взглянул. Потом из-за угла вышел человек с тачкой, полной цветов.

Цветы! Несчастный граф, словно голубь, перенесся в свой замок. Цветы… Сказал он садовнику, что делать с гортензиями? А вдруг забыл? Тот в жизни сам не догадается!

Думая о садовнике, лорд Эмсворт заметил, что в руке у него что-то есть. И, положив загадочную штуку в карман, вернулся к размышлениям.

Примерно в то время, когда граф Эмсвортский направлялся к мистеру Питерсу, на Стрэнде, в ресторане Симеона, сидели двое. Она была миниатюрной и приветливой девушкой лет двадцати, он — крепким молодым человеком с рыжевато-каштановыми волосами и усиками, благоговейно и решительно глядевшим на нее. Девушку звали Эйлин Питерc, молодого человека — Джордж Эмерсон. Вообще он служил в Гонконге, заместителем начальника полиции, сейчас — приехал в отпуск. Лицо у него было смелое, честное, подбородок — упрямый.

В Лондоне много ресторанов: от тех, где вам кажется, что вы — в Париже, до тех, откуда вам хотелось бы туда перенестись. Есть чертоги на Пиккадилли, есть тихие места в Сохо, есть фабрики пищи на Оксфорд-стрит и на Тоттэнхем-корт-роуд. Есть мрачные заведения, где подают только овощи. Но Симеон — один.

Только здесь англичанин за полфунта буквально фарширует себя. Только здесь весомый уют сочетается с изяществом. Сюда приходят делегаты клерикального конгресса, чтобы съесть обед, которого хватит до следующего приезда. Сюда спешат отцы и дяди с детьми и племянниками, благословляя Симеона, ибо только он накормит юного удава за человеческую цену. Сюда несутся суфражистки, чтобы разговеться после голодовки.

Хорошее место, спокойное, сердечное, истинный храм еды. Нет музыки, столь вредной для пищеварения, нет и широкого прохода, на который так тянет смотреть. Сидишь себе наедине с обедом, жрецы в белом тихо катят тележки, от которых поднимается пар, а по всему залу, за столиками, едят прихожане с тем сосредоточенным, решительным видом, который отличает питающегося англичанина, хищную рыбу, Теодора Рузвельта[7] и гусеницу Pseudaletia unipuncta.

Говорят здесь мало, а сейчас говорили только двое.

— Вам надо, — сказала она, — жениться на Джоан Валентайн.

— Мне надо, — отвечал он, — жениться на Эйлин Питерc. Она подняла упавшую на пол газету и развернула ее на столике. Он презрительно взглянул на фотографии Эйлин и объемистого, хмурого юноши с тем напряженно-остекленелым взглядом, с каким смотрят в аппарат наши молодые люди.

Под одной фотографией была надпись: «Мисс Эйлин Питерc, которая выходит замуж в июне за Фредерика Трипвуда», под другой — «Фредерик Трипвуд, который женится в июне на мисс Эйлин Питерc». Был и текст подлиннее: «Международная свадьба. Сын графа Эмсвортского сочетается браком с наследницей американского миллионера». Купидон в звездах и полосах целился в молодого человека, купидон в нашем флаге — в девушку.

Журналист постарался. Без обиняков и оговорок он сообщал рядовому читателю, что Эйлин выходит за Фредди. Но Джордж Эмерсон рядовым читателем не был.

— Не верьте газетам, — сказал он. — Что это за жирные младенцы в купальных костюмах?

— Купидоны, Джордж.

— Почему?

— Они — божества любви.

— Причем тут любовь?

Эйлин отрешенно съела жареную картошку.

— Джордж, — сказала она, — вы стараетесь меня рассердить. Вы не знаете, как вредно сердиться за едой! Папа именно так испортил себе желудок. Пожалуйста, кликните официанта, пусть принесет еще баранины. Джордж сурово оглядел зал.

— Почему, — спросил он, — в Лондоне все одинаковые? Мне говорили, что китайцев не отличишь друг от друга, но это ложь. А здесь… — Взгляд его скользнул по толстому джентльмену за соседним столиком, который тихо ел пирог с рыбой. — Видите этого типа в сером костюме? Если бы он стукнул вашего Фредди, связал и пришел вместо него в церковь, вы бы не заметили.

— Они совсем не похожи, — возразила Эйлин. — И какой он вам Фредди? Вы с ним не знакомы.

— Знаком. Мало того, он просил меня называть его по имени. «Да ладно, старик, какие Трипвуды? Для друзей я Фредди».

— Джордж, вы это выдумали!

— Ничего подобного. Мы познакомились вчера на боксерском матче. Он перехватил у меня пятерку.

— Вы просто хотите меня с ним поссорить. Это нехорошо, Джордж.

— То есть как «поссорить»? Я говорю чистую правду. Вы сами знаете, что не любите его, и выйдете замуж за меня.

— Откуда вы взяли, что я его не люблю?

— Если вы, глядя мне в глаза, скажете: «Я его люблю», — все. Откажусь от своих притязаний и буду нести ваш шлейф.

— Официант уходит, — сказала Эйлин. Джордж подозвал жреца и заказал еще баранины.

— Прошу, — холодно заметил он. — Наслаждайтесь.

— Да, Джордж! — воскликнула она. — Тут такое вкусное мясо!

— Станьте немного духовней. Я не хочу говорить о еде.

— На моем месте, Джордж, вы бы ни о чем другом не говорили. Я понимаю, у отца диета, но мне очень трудно есть одни орехи и травки.

— Так не ешьте. Вы просто помешались на своем отце! Не хотел бы его ругать…

— Ладно, Джордж, говорите прямо.

— И скажу. Вы его распустили. Нет, я никого не виню. Видимо, дело в характере. Он — сердитый, вы — уступчивая. Возьмем эту диету. Хорошо, ему нельзя ничего есть, кроме всяких бананов. А при чем тут вы? Почему он вас заставляет…

— Он не заставляет, я сама, чтобы ему было легче. Если я сдамся, он закажет pate de fois gras.[8] Или омара. Какой это ужас, Джордж! Аппетит десятилетнего мальчика, а желудок — Рокфеллера. По отдельности еще ничего, но вместе…