3.

*

Угол парка возле памятника Ленину уже был залит слепящим белым светом фонарей. За выгоревшей заградительной лентой трудились оперативники. У оцепления, несмотря на поздний час, собралось неожиданно много зевак. У новенькой "Скорой" стояли очень недовольные врач и фельдшерица. Проходя мимо, Вероника услышала, как парень в зеленом костюме говорит:

- И зачем только вызывали? Сразу, что ли, неясно было, что тут транспорт из морга нужен?

- А им лишь бы только дернуть человека, - подхватила молоденькая фельдшерица.

- Ну как вам не стыдно, - упрекнула их девушка-полицейский, - вы же видите... Посмотрите в беседке, там свидетельнице плохо, перенервничала, как бы не свалилась.

В беседке сидела перепуганная молодая пара. Парень о чем-то рассказывал двум полицейским, у одного из которых на погонах блестели капитанские звездочки, а его подруга судорожно рыдала, содрогаясь всем телом.

Виктора Морского сразу узнали и расступились, пропуская к ленте; Вероника проследовала за ним и в лучах прожекторов увидела распростертую на траве фигуру, руку, все еще сжимающую пистолет, и темные пятна вокруг седеющей головы.

- На первый взгляд типичный суицид, - сказал один из оперативников товарищу, - хотя надо еще подождать, пока эксперты закончат... Отойдите, не напирайте! - недовольно покосился он на людей за оцеплением. - Театр вам тут, что ли?!

"И правда", - подумала Вероника, услышав сзади звучный поцелуй, полуобернулась и краем глаза увидела обнявшуюся парочку. Рука парня жадно шарила по обтянутой дешевыми джинсами объемной пятой точке партнерши.

- Так возбуждает место преступления? - негромко спросила Вероника.

Парочка воззрилась на нее всеми четырьмя глупенькими недоумевающими глазами на простецких круглых лицах, а потом тихонько испарилась.

Вероника достала из сумочки удостоверение "Пресса", показала его вышедшему из беседки капитану, явно старшему в группе, и спросила:

- Что случилось?

- А как это вы из Питера так быстро примчались? - изумился оперативник.

- А мы не в Одессе, чтобы вопросом на вопрос отвечать, - в голосе Виктора прозвучал тот же самый металл, что и час назад у музыкальной школы, когда он распекал кого-то по телефону.

Капитан присмотрелся к собеседнику и, тоже узнав Морского, поднял брови и ответил уже совсем другим тоном:

- Да вот сами видите. На первый взгляд - суицид: мужчина пришел в парк и застрелился у памятника из "Стечкина".

Морской взглянул ему через плечо, увидел лицо самоубийцы, которого уже готовились уложить в черный пластиковый мешок на "молнии" и помрачнел.

- Теперь будут мое имя трепать, - негромко сказал он Нике. - Сигаретой поделитесь?

Девушка протянула ему пачку и зажигалку.

- Бросил лет пять назад, а тут сорвался, - Виктор прикурил. - Я его узнал. Это местный фермер, пытался молочной продукцией торговать, но без особого успеха. В области уже есть свой раскрученный поставщик, тут неподалеку после перестройки восстановили женский монастырь, при нем - своя ферма, и их продукцию хорошо знают и покупают.

Ника вспомнила, что не раз видела в местных магазинах тетрапаки, баночки, брикетики и "медузы" со схематическим изображением куполов, названием "Монастырское молоко" и фразой: "Вкушайте, благословясь". По словам продавщицы в универмаге возле гостиницы, большая часть выручки от реализации "Монастырского молока" идет на нужды обители, где трудолюбивые монахини, послушницы и трудницы работают на ферме и снабжают молочной продукцией все близлежащие города. Стоили эти продукты даже по местным меркам недорого и были очень вкусными, и Вероника собиралась перед отъездом прихватить для мамы и Вики несколько глазированных сырков как гостинец.

- Как он ни бился, но наладить дела не мог, оказался в долгах, как в шелках, речь пошла о том, что ферму и земельный участок продадут с молотка, - продолжал Морской. - Не буду кривить душой, я хотел записаться на торги. Участок хороший, как раз подошел бы мне для постройки кризисного центра. А этот придурок... Господи, прости! В общем, он начал всем рассказывать, что это я выживаю его с их земли, чтобы ферму отжать. Ну, не умеешь - не берись! - Морской зло растоптал окурок. - Не его это дело, значит, бизнес вести! Игуменья из монастыря, и то лучше свои сыры и сметану раскрутила!

Вероника молчала, искоса глядя на него. За нервозностью Виктора она видела растерянность и замешательство, и даже чувство вины. И недоумение. Ситуация с молочной фермой явно не предвещала кровавой развязки.

И Вероника твердо решила оплатить еще неделю в "Монрепо" и разобраться в сложившейся ситуации. Ничего себе город, где ничего не случается!

*

В отличие от неприветливого капитана остальные эксперты и оперативники охотнее соглашались ответить на вопросы петербургской журналистки, но пока Вероника мало что узнала. Фермера-самоубийцу звали Василием Кротовым, земельный участок он приобрел еще лет 20 назад, и на ферме трудилась вся семья. Василий не терял надежды стать успешным реализатором молочной продукции и спустя какое-то время даже добился небольшого успеха, но после прошлого финансового кризиса ферма приносила все меньше доходов, а в последнее время - и подавно одни убытки. Теперь все усилия хозяина были сосредоточены на том, чтобы хоть как-то удержаться на плаву. Кто-то поведал о микрозаймах, которые Василий якобы брал. Говорят, что из Ладожска к нему начали наведываться коллекторы, судя по описаниям - парни, очень похожие на любителей пива около "Монрепо". Кто-то сообщил о странной болезни, распространившейся вдруг среди кротовских коров. По словам местного ветеринара, этот вирус поражал локально коров в одном из районов Краснодарского края, и непонятно было, как он попал так далеко на север и поразил коров на одной ферме. "Поговорить с ветеринаром о краснодарском вирусе", - отметила в блокноте Вероника. - "Уточнить насчет займов". Сосед Кротовых, пасечник, дородный краснолицый мужчина с висячими "запорожскими" усами, обмолвился о неладах старших Кротовых с детьми. Сын Василия рвался в мореходку, грезя о Балтийском флоте и дальних походах. Дочь жаждала учиться в питерском вузе и там же устроиться, получив диплом, но материальной возможности отправить в Северную столицу хоть одного из них не было, и брат с сестрой бунтовали против перспективы работать на ферме, ничего не видя кроме Краснопехотского. "Дети Кротова: все по Тургеневу?" - отметила Вероника. "Вот так, мало того что за месяц половины коров лишился, так еще и сеновал недавно вспыхнул, - рассказывала другая соседка Кротовых, хозяйка небольшой птицеводческой фермы с инкубатором, - пытались тушить, да куда, до угольков сгорел, еще хорошо, что огонь на другие постройки не перекинулся!". "В понедельник должны были явиться приставы, описывать имущество за долги, - сообщил следователь, - уже прошел приказ о выселении..."

Ника записала и это и посмотрела на часы. Четверть седьмого. Небо из серебристо-розового, рассветного, уже становилось дневным, ярко-синим, с белоснежными, как сахар, облаками. Как всегда, захваченная новым расследованием, девушка забыла о времени и не ощущала усталости, даже всю ночь беседуя с людьми, задавая вопросы и добывая информацию по горячим следам. Зато сейчас она в полной мере ощутила, как утомило ее это суточное бодрствование и ночь в непрестанной беготне по парку. Нужно хоть пару часов поспать. Только сначала она доплатит за проживание в "Монрепо". А чуть позже надо будет позвонить маме и предупредить о задержке.

Вероника села на скамейку возле куста, с которого еще свисал обрывок заградительной ленты, и прикурила. Она вспомнила, что накануне по дороге в Новоминскую видела ферму Кротовых из окна машины Николая, и еще подумала, что, пожалуй, только здесь можно увидеть такую сельскую пастораль: ярко-зеленый луг с такими же ярко-рыжими буренками. А оказывается, вместо аркадской идиллии тут уже дозревала трагедия, которая разрешилась несколько часов назад выстрелом из пистолета в ночном парке. На человека словно обрушился ящик Пандоры: болезнь коров, крах семейного бизнеса, долги, растущие с каждым днем, пожар на сеновале, нелады с детьми и угроза конфискации имущества и выселения за долги...Словно кто-то нарочно загонял Кротова в тупик, подсовывая ему пистолет с одним патроном...

- Теперь всех собак на меня повесят! - сказал ей пару часов назад Виктор Морской, - припомнят, что я хотел участвовать в торгах, придумают, будто это я прессовал ферму, и пойдут эту сплетню разносить по округе!

Он провел в парке несколько часов; где-то раздобыл пачку сигарет и зажигалку и курил, почти не переставая; видно, самоубийство Кротова и косые взгляды под быстрый шепоток среди толкающихся тут же зевак совсем выбили его из колеи. Потом у Виктора зазвонил смартфон; молодой человек отошел в сторону на мостки, долго что-то резко выкрикивал в ответ на реплики собеседника, потом раздраженно сунул смартфон обратно во внутренний карман куртки и умчался на своем огненном "Мазератти", на развороте перебудив, наверное, пол-города визгом шин...

Сейчас все стихло; люди разошлись. Из Ладожска на платформу протарахтела уже третья электричка. По площади пробежали опаздывающие. Кто-то гремел ведрами. Кто-то ругнулся. Захныкал какой-то ребенок. Визгливо рявкнула на него мамаша

Ника встала и вышла из парка. "Продлю проживание в гостинице, посплю, позвоню маме, и начну работать с материалом. Может, и с кем-нибудь из монастыря пообщаюсь. Интересно будет, наверное, познакомиться с игуменьей, которая фактически монополизировала молочный рынок в области!"