Ага, вспомнила. «Одурманенный». Именно так Бенжамен и выглядит.

И тут он видит меня, и время словно замедляется — как всегда, когда перед тобой вдруг возникает человек, которого ты не ожидал встретить и который давно не появлялся на твоем горизонте, и в каждом из вас что-то переключается, и день приобретает какие-то иные, незапланированные измерения… Я подхожу к их столику, Бенжамен встает, протягивает руку — надо же, мне протягивать руку! Разумеется, я ее не жму, но целую Бена в щеку. Он смущается, теряется и торопливо знакомит меня со своей подружкой; она тоже встает, а зовут ее, как, выясняется, Мальвина.

Так чmo тут, собственно, происходит? Через пять минут отрывочной беседы — из которой я не помню ни слова — я по-прежнему в недоумении. Но — и это за последнюю пару дней уже становится доброй традицией — в моей ладони откуда ни возьмись бумажка. Листовка. Приглашение на еще одно мероприятие, и состоится оно, опять же, в понедельник, 13 декабря. Группа Бенжамена выступает в пабе.

— Я думала, вы давным-давно распались, — говорю я.

— Воссоединились ради особого случая. Паб празднует годовщину — двадцать лет живой музыки. Мы когда-то там играли, и они попросили нас вернуться на один вечер.

Я снова гляжу на листовку и улыбаюсь, вспомнив название группы Бенжамена — «Утроба рока». Забавно было бы снова увидеть их, хотя музыка, которую они играют, мне никогда особо не нравилась. Поэтому в ответ я говорю чистую правду:

— Приду, если еще буду в городе. Я в Бирмингеме ненадолго.

— Пожалуйста, — упрашивает Бенжамен. — Приходи.

Затем неловкое прощание, как обычно в таких ситуациях, — мол, здорово было повидаться, — и спустя минуту я выхожу из магазина, ни разу не оглянувшись. Хорошо, вру: один раз я таки оглянулась. И этого хватило, чтобы увидеть, как Бенжамен тянется к Мальвине (которую он представил мне как, своего «друга» — кратко, в подробности не вдаваясь), показывает ей листовку и что-то объясняет. Их лбы практически соприкасаются над столешницей. А у меня, норовящей побыстрее убраться, одна мысль в голове: «Бенжамен, Бенжамен, за что ж ты так с Эмили, ведь вы прожили вместе целых шестнадцать лет!»

В моей прежней спальне

Сент-Лоренс-роуд Нортфилд

Суббота, 11 декабря 1999 г.

Ночь

Мои скитания преподносят все больше дурных сюрпризов. Последний случился три часа назад, но меня до сих пор трясет. Папа сидит внизу, читает очередной жуткий роман Алистера Маклина. Он не проявил ни малейшего сочувствия. Похоже, счел, что это я во всем виновата. Не желаю дольше оставаться в его доме. Завтра же съеду. Придется заняться поисками жилья.

О том, что произошло, постараюсь рассказать покороче. Мне страшно хотелось увидеться сегодня с сыном. Утром он должен был играть в футбол за школу — выездной матч против команды из Малверна. Я вызвалась подбросить Патрика в Малверн. Отец с крайне недовольной миной разрешил взять его машину.

Мы двинули по Бристольской дороге, у Лонгбриджа свернули направо и через Рубери выехали на шоссе M5. Мы были вдвоем в машине, один на один, и я чувствовала себя не слишком уютно — не так, как следовало бы. Он очень молчалив, мой сын. Возможно, он смолкает, когда я рядом, но думаю, дело не только в этом. Патрик определенно интроверт — что ж, бывает. Но — именно это потрясло меня — когда он заговорил, то выбрал совершенно неожиданную тему. Он спросил о тебе, Мириам. Поинтересовался, когда я видела тебя в последний раз и как дедушка с бабушкой пережили твое исчезновение. Поначалу я онемела. Просто не знала, что сказать. Ладно бы эти вопросы возникли естественно, в ходе беседы, но он начал с места в карьер. И что мне было делать? Я ответила, что с тех пор минуло много-много лет и вряд ли мы когда-нибудь узнаем правду, но с этим надо как-то жить, как-то притираться к обстоятельствам, что дается нам нелегко, но мы стараемся изо всех сил — я и дедушка, каждый по-своему, — и так изо дня в день. А что еще я могла сказать?

Он затих, и я тоже некоторое время не открывала рта. Признаться, этот обмен репликами выбил меня из колеи. Я думала, мы обсудим школьные дела, шансы на победу в футбольном матче. Но никак не его тетку, сгинувшую без следа за десять лет до его рождения.

Пытаясь выбросить этот разговор из головы, я сосредоточилась на дороге.

И вот, Мириам, что еще я подметила с тех пор, как всего несколько дней назад вернулась домой. Самочувствие нации можно определить по тому, как люди ведут себя за рулем, и в этом отношении в Британии за мое отсутствие кое-что изменилось. Имей в виду, я жила в Италии, на родине агрессивных водителей, и я привыкла к их манерам. Привыкла, что меня подрезают, обгоняют в неположенном месте, орут, обзывая моего брата сыном шлюхи, если я еду слишком медленно. Я почти не обижалась. Они ведь не всерьез. Но и здесь началось нечто похожее — похожее, да не очень, с одной существенной разницей: здешним водителям не до шуток, они действительно думают то, что говорят.

Месяца два назад я читала статью в Corriere della Sera[1] под заголовком «Апатичный британец». В статье утверждалось, что теперь, когда Тони Блэра избрали с таким огромным перевесом голосов и сам он кажется симпатичным парнем, который знает, что делает, британцы как один с облегчением выдохнули и прекратили судачить о политике. Сюда же автор приплел смерть принцессы Дианы, с которой эти настроения каким-то образом связаны. Не помню точно ход его рассуждений, но мне они показались несколько натянутыми. Хотя доля истины в них, наверное, присутствовала. И все же, полагаю, до сути дела автор так и не добрался. Потому что если поскрести эту апатию, то под ней, подозреваю, обнаружится нечто совершенно противоположное — редкое недовольство.

Мы недолго катили по шоссе — всего минут двадцать, — но и этих двадцати минут хватило, чтобы поднабраться свежих впечатлений. Водители теперь ведут себя иначе. Они не просто ездят быстрее, чем раньше, — я сама люблю быструю езду, — но зарулем теперь сидят сердитые люди. Они наседают друг другу на пятки, не соблюдая дистанции, а если кто-то, пусть на секунду, замешкается на повороте, гневно мигают фaрами. Появилась новая разновидность водителей, которые, обосновавшись на средней полосе, не покидают ее ни при каких обстоятельствах, и это бесит всех остальных. За «среднеполосниками» сначала едут в пяти ярдах, намекая, что надо бы посторониться, а когда те упорно не сторонятся, машина, идущая сзади, проворно съезжает на боковую полосу и снова возвращается на среднюю, втискиваясь впереди «обидчика» и плюя на безопасность. А еще есть такие, кто безмятежно катит со скоростью семьдесят миль в час, но при любой попытке их обогнать увеличивают скорость до восьмидесяти или до восьмидесяти пяти, словно подержанный «пунто», обгоняющий новенький «меган», — для них личное оскорбление, которого они не потерпят, причем оскорблены они в самых лучших и нежных чувствах. Возможно, я преувеличиваю, но не чересчур. Мы ехали субботним утром, и большинство водителей, скорее всего, отправились по магазинам или просто покататься, — над шоссе, однако, ощутимо сгущалась коллективная ярость. Напряжение было настолько сильным, что казалось, соверши кто-нибудь и впрямь серьезный промах, как нам всем откажут тормоза.

Как бы то ни было, до Малверна мы благополучно добрались — и началась жестокая битва. Патрик играл в центре поля, и ход матча не позволял ему отвлекаться. Он, конечно, не забывал, что я наблюдаю за ним, и старался выглядеть крутым, взрослым, но сдвинутые от усердия брови сбавляли ему лет пять, а заодно умиляли меня до глубины души. Играл он хорошо. То есть, я ничего не смыслю в футболе, но, по-моему, сын был на высоте. Его команда победила со счетом 3:1. Я едва не околела, пока полтора часа топталась у кромки поля, подернутого инеем, но оно того стоило. Мне нужно наладить отношения с Патриком, и матч послужил хорошим началом. Я полагала, что после игры мы поедем куда-нибудь обедать, но выяснилось, что у него другие планы. Патрик захотел вернуться обратно на автобусе вместе с командой, чтобы потом зайти в гости к своему другу Саймону, вратарю. Конечно, я его отпустила, хотя и не без сожалений. Не прошло и десяти минут, как мальчики приняли душ и автобус отчалил, а я внезапно оказалась одна в Малверне, не представляя, как убить время до вечера.