Поиск
* * *
Итак, Вооз лежал у своего гумна.
Окончен страдный день – и в сладостной истоме
Вокруг него жнецы заснули на соломе…
То было в давние, иные времена.
Израиль жил в шатрах, согласно выбирая
Судью для всех племен. Земля, еще храня
Следы каких-то ног чудовищных, со дня,
Как миновал потоп, была совсем сырая.
* * *
И как Иаков спал и как Юдифь спала,
Так ныне спал Вооз. И над скирдами хлеба
Чуть приоткрылась дверь раскинутого неба,
Чтоб греза странная на спящего сошла.
Увидел он, дивясь, как у него из чрева
Потомков длинный ряд – огромный дуб восстал.
И некий царь вещал внизу под сенью древа,
И некий бог вверху в мученьях умирал.
Но голосом души в смятенье и в испуге
Вооз шептал: «Увы! Обманчив сонный бред.
Я прожил более восьмидесяти лет
И сына не имел; и нет моей подруги.
От ложа мужнего ты взял ее, творец,
И на твоем она теперь почиет ложе.
Но, разлученные, мы с нею слиты все же:
Она во мне жива, а я почти мертвец.
Потомство от меня? Ужель поверю бреду?
С мечтой о сыновьях проститься мне пора.
Да, юность нам дарит чудесные утра,
Из ночи день встает и празднует победу.
Но вот я одинок, мой вечер подошел,
И, старец, я дрожу, как зимняя береза.
К могиле клонится теперь душа Вооза,
Как тянется к ручью на водопое вол».
Так говорил Вооз, и в небосвод полночный
Незрячий взор его был смутно устремлен.
Как розы под собой не видит ясень мощный,
* * *
У ног своих жены еще не чуял он.
* * *
Пока Вооз дремал, совсем неподалеку
Моавитянка Руфь легла, открывши грудь,
И сладко маялась, и не могла уснуть,
И с тайным трепетом ждала лучей востока.
Вооз не знал, что Руфь у ног его легла,
А Руфь не ведала, какой послужит цели.
Отрадно и свежо дышали асфодели;
По призрачным холмам текла ночная мгла.
И ночь была – как ночь таинственного брака;
Летящих ангелов в ней узнавался след:
Казалось иногда – голубоватый свет,
Похожий на крыло, выскальзывал из мрака.
Дыханье спящего сливалось в темноте
С журчаньем родников, глухим, едва заметным.
Царила тишина. То было ранним летом,
И лилии цвели на каждой высоте.
Он спал. Она ждала и грезила. По склонам
Порою звякали бубенчики скота;
С небес великая сходила доброта;
В такое время львы спускаются к затонам.
И спал далекий Ур, и спал Еримадеф;
Сверкали искры звезд, а полумесяц нежный
И тонкий пламенел на пажити безбрежной.
И, в неподвижности бессонной замерев,
Моавитянка Руфь об этом вечном диве
На миг задумалась: какой небесный жнец
Работал здесь, устал и бросил под конец
Блестящий этот серп на этой звездной ниве?
ТРИ ПЕСНИ
приемного сына Майора Опика[188]
ПОКОРИСЬ, МОЕ ГОРЕ
Покорись, мое горе, в далеком углу затаясь,
Так хотела ты, Ночь, свою подавляя зевоту
На предместье упала гниющего воздуха вязь,
Здесь родив тишину, там – страдания, боль и заботу.
Покорись, мое горе, и руку сожми мне сильней,
Чтобы шип удовольствия стал гильотиной любви,
Чтобы яд я черпал из глубин карнавальных огней,
Чтобы гнусная магма в банальной кипела крови.
На далеком балконе забвения годы торгуют собой,
И одежды их стали огромной вонючей дырой,
Пораженья улыбку со дна извлекает прибой.
Аполлон умирает под аркой высокой стены,
Ночь из парка прядет свои черные, черные сны,
Белоснежной любви простыня тянет к дням, что тоскою полны.
АККОРДЫ
Стань космос дворцом, где в тиши обитает
Поддержка и странные мысли рождает.
Прохожий там скрещивал символ разлуки
И рога лесного глубинные звуки.
Там бой барабанов, замешанный магмой,
Массивный, глобальный, и мраком глубоким
Соседствует с радугой, черной и алой,
Сияющий звуком и духа пороком.
И ветер нежнейший, как плоть олененка,
Зеленый, как поле, гобоями звонкий
Сменяется гнилью дыханья подонка.
Воспой розмарином, жасмином беспечным
Восторги любви, как река, быстротечной,
И саваном белым укрой бесконечным.
КОТЫ
Блестящие любовники… коты,
Могучие, но с пульсом ледяным,
Их нежность, словно дерзкие мечты,
Когда сидим за кругом игровым.
Хотя нежны, хотя и холодны,
Как игорный азарт их любим мы.
Крадется в тихий угол белый кот,
С ума-палатой, ворохом забот.
О Стикс, не он ли жеребенок твой,
Которого посмертного порой
Плутон рабам мечтает предложить,
Чтоб их в чертог провечный проводить.
Высокомерен, хоть в душе дрожит,
И мнит: он – Сфинкс, с тоской Сахары слитый,
Который забывается в Забытом —
И этим сном безмерно дорожит.
Потрется он спиной – и блеск искристый
То золотом сверкает, то алмазом,
А он глядит, как триумфатор истый,
Божественным и потаенным глазом.
вернуться
188
Пер. Л.Губаревой.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: