И действительно, не надо пристально вчитываться в книги Арцыбашева, чтобы узнать: именно здесь наслаждается жизнью, любит женщин, мечется в безысходности, обуянный гордыней и эгоизмом, арцыбашевский "человек-титан" Владимир Санин. Здесь бесчинствует и куражится другой его демон-женолюб Михайлов; гибельно проповедничает, на все лады славя смерть, Наумов; и с тем и с другим самопожертвенно вступает в схватку маленький, робкий студент Чиж из романа "У последней черты". Здесь среди нескончаемых солений и варений, тоскливо ожидаючи своих чад, разлетевшихся по белу свету, ветхозаветно коротают свой неторопкий век деды, отцы, матери из многих других арцыбашевских книг - родичи Юрия Сварожича ("Санин"), Ивана Ланде ("Смерть Ланде"), Лизы Афанасьевой ("Тени утра")...
"Зимой городок затихал, - рассказывает нам писатель. - Все, что было в нем молодого, беспокойного, разъезжалось по большим городам. Оставались одни старики духом и телом, жили по непоколебимому, однообразному порядку: играли в карты, служили, читали и думали, что это правильная жизнь. На улицах тихо лежал неподвижный холодный саван белого снега, а в домах тихо и сонно копошились конченые люди. А весной, когда черная влажная земля начинала пахнуть, и везде зеленело, и солнце радостно грело, высушивая каждый бугорок, и по вечерам было тихо и чутко, - каждый день с поездом кто-нибудь приезжал домой, и на улицах показывались оживленные свежие лица, такие же молодые и радостные, как весна. И так же естественно, как прилетали на старые гнезда птицы, как росла на старых местах трава, было то, что именно весною все молодые, жизнерадостные люди возвращались в свой маленький, тихий, немного грустный городок" ("Смерть Ланде").
В одну из таких весен с Арцыбашевым произошло трагическое событие, оставившее в душе и судьбе юноши страшный след на всю жизнь. Вот что об этом рассказывает Евгений Агафонов:
"Было это приблизительно в 1897-98 годах, когда я в первый раз услыхал о Михаиле Петровиче, учеником Школы Рисования я гостил в Ахтырке, у своего брата, который только что женился на здешней помещице; был шумный, веселый обед, на котором был и здешний исправник; во время обе, его вызвал пришедший городовой; исправник извинился каким-то важным происшествием в городе, где он должен был быть, и обещал приехать, как только освободится. Что мог случиться в таком тихом, спокойном городе? Мы с нетерпением ждали возвращения исправника; наконец, часа через два-три он вернулся. Оказалось, покушение на самоубийство, стрелялся молодой человек Арцыбашев; по тем немногим словам исправника, оставшимся у меня в памяти, покушение произошло на почве тяжелой семейной драмы, положение стрелявшегося тяжелое, почти безнадежное, в рану вошло и белье, опасаются заражения крови..."
Однако будущий писатель выжил, но это был уже не прежний жизнерадостный, хотя и мечтательный юноша, а повзрослевший, замкнувшийся в себе человек. Этой же осенью он, с детства очень серьезно увлекавшийся живописью, уехал учиться в харьковскую школу рисования. Агафонов вспоминал, что новый ученик был "наружности оригинальной - длинные черные волосы, черная борода, мертвенно-зеленый цвет ли худой и сутулый, в черной русской косоворотке; ходячий мертвец - Арцыбашева спасли с большим трудом; с тех пор он всю жизнь болел, часто посылали его на юг, а его всегда тянуло в Доброславовку - милую, но сырую и малярийную.
В школе рисования Арцыбашев пробыл только зиму. Почему так мало? Об этих своих метаниях в поиске своего места в жизни Михаил Петрович не без иронии рассказывает в автобиографическом очерке, рукопись которого сохранилась в архиве писателя:
"В детстве желал быть охотником, но не прочь и офицером, потом очень долго мечтал быть художником и довольно неожиданно стал писателем. Произошло это потому, что напечатанный рассказ одна газета в Харькове уплатила мне 8 руб., на которые я купил красок. Потом мне захотелось еще денег и я еще писал, а так как учиться живописи мне показалось скучно, то я и перешел на литературу. Потом уже полюбил ее и возжелал славы именно литератора и непременно мировой. Желаю и теперь. Жил я, пока можно было, на отцовские деньги, а потом уже на что попало: рисовал карикатуры, писал статейки в газетах. Но больше всего, усерднее играл биллиарде. Из всех мировых вопросов, которые меня волновали, больше всего волновал и пугал меня (и доныне) вопорс положу ли я того или иного шара в лузу... Страстно люблю также бродяжить где придется.
Шестнадцати лет от роду, отчаявшись в жизни, пытался застрелиться, но, проболев три месяца, встал и решил никогда и ни за что в себя не стрелять.
Всегда до страсти любил пение, но музыки инструментальной не переношу. Мечтал сделаться певцом, пел то басом, то баритоном, то тенором и одинаково скверно, что так огорчало меня, что один раз я даже всплакнул" {ЦГАЛИ, фонд 1558, оп. 2, ед. хр. 1. 10}.
Первый свой рассказ Арцыбашев опубликовал в шестнадцать лет в харьковской газете "Южный край" (27 января 1895 г.). Как вспоминает Е. Агафонов, "в рассказе он описал самоубийство, и ощущения стрелявшегося были написаны жутко, с мельчайшими подробностями".
"Страна превратилась в клуб самоубийц"
Самоубийство... Укорявший себя за малодушный поступок, едва не ставший для него роковым, писатель, однако, все снова и снова возвращается в своем творчестве к тем из рода человеческого, кто принимает отчаянное решение прервать свою жизнь. И когда в декабрьском номере за 1902 год журнала "Мир Божий" появился рассказ в ту пору еще никому не известного Арцыбашева "Подпрапорщик Гололобов", никто не предполагал, что им угадана и поднята проблема, которая со всею своей умножающейся трагичностью станет вскоре одной из самых животрепещущих. Размышления художника о людях, утративших веру в жизнь, разочаровавшихся, ожесточившихся, отчаявшихся, оказались в начале века в центре всеобщего внимания. Так лично пережитое писателем неожиданно оказалось в самом водовороте стремительно растущего общественного бедствия.
При всей своей многозначительности сюжет арцыбашевского рассказа прост. Встретились два молодых человека - замкнутый, молчаливый подпрапорщик Гололобов и самодовольный, ироничный доктор Владимир Иванович Солодовников. За чаем разговорились. Мрачный подпрапорщик с неожиданной откровенностью и глубокой, давно выношенной убежденностью завел вдруг речь о том, что "каждый человек обязан думать о своей смерти", а также о том, как он, Гололобов, пришел к решению лишить себя жизни, ибо "положение каждого человека есть положение приговоренного к смертной казни". Банальными, избитыми показались эти слова Владимиру Ивановичу, но подпрапорщик все с большей настойчивостью и фанатичной горячностью возвращал к ним собеседника, приводя новые и новые доводы.