Главный инженер заботливо завернул прозрачную папочку в какую-то старую газету, чтобы не вызывать лишних разговоров, пока я иду по территории комбината. Раздолбанная черная «Волга» доставила меня к зданию местной милиции, где ждал Синцов, чтобы отправиться в обратный путь. Я села в машину, и он рассказал мне о результатах своих изысканий. Выходило, что съездили мы не зря.

Оказывается, наш злодей Паша Иванов с детства страдал органическим поражением головного мозга. Но все, кто его знал, утверждали, что он — безобидное существо, и что, несмотря на некоторую свою неполноценность, в детстве даже животных не мучил, что для его сверстников было обычным делом.

В семнадцать лет он остался сиротой, так как папу своего он никогда в глаза не видел, а мама, батрачившая на комбинате, сгорела во время пожара в подсобке; пожарники установили, что произошло самовозгорание хлама, которым подсобка была набита с незапамятных времен (я сразу подумала про свою кладовку: срочно надо ее разобрать, срочно!). Стал жить один в комнатенке, в домике барачного типа, такие домики, как опята пень, окружали комбинат.

— Мы к нему домой сходили, — признался мне Андрей. — Дверь там, как в дачном сортире, фанерная.. На крючочек закрывается. Ну, ты поняла?

Я поняла. Они с местными операми поддели крючочек перочинным ножом, откинули его и проникли внутрь. Санкции на обыск у них не было, но осуждать их за незаконное проникновение в жилище я не собиралась. Напротив, в душе горячо приветствовала это нарушение закона. Мой взгляд упал на газету, в которой покоился изъятый мной договор; он лежал у меня на коленях. «Говорят, однажды ты потеряла на Кубе все документы, стала бомжом и воровала еду. Это правда? — У меня все украли на этом острове Свободы, и мне пришлось как-то выживать. Я была с ним так же свободна в своих поступках, как и он со мной». Я отогнула край газеты: что это? Интервью с какой-то певицей. Супер; не знаю, как она поет, но за эту формулу отношений я ей аплодирую.

— Топчан с одеялом без белья, сервант советских времен, два стула и стол, — перечислял Синцов. — Окно без занавески, на окне банка с чайным «грибом». Я уж думал, этот «гриб» вымер, ни у кого больше такого нет.

Я представила себе эту жалкую комнатенку, и Пашу Иванова, спящего без постельного белья на продавленном топчане. Наверное, не он один так живет в этом городе. И еще, небось, считает, что ему повезло: своя жилплощадь, кум королю, сват министру.

— Ни книг, ни газет, ни журналов. Ни писем, ни открыток.

— Интересно, — сказала я. — Газет нету, значит?

Мы с Синцовым без слов поняли друг друга. Отсутствие газет, из которых Паша Иванов вырезал фотографии женщин, лишний раз указывало на то, что он не сам их где-то купил или стырил, а ему их кто-то дал. Для того, чтобы в один прекрасный день ни с того, ни с сего воспылать страстью к женщине с газетной полосы, надо регулярно покупать эти самые газеты.

— Вообще ничего интересного.

В том, что Синцов изо всех сил искал что-нибудь интересное, я не сомневалась. И если не нашел, значит, ничего действительно не было.

— Соседи ничего плохого про него не сказали. Наоборот, говорят, вежливый был парень, в церковь ходил.

— В церковь ходил? — удивилась я. — А креста нательного на нем не было.

— А ты откуда знаешь? — в свою очередь удивился Синцов.

— От верблюда. Изучила протокол его досмотра. Не было у него креста.

— Ну, мало ли… Надо искать его последнее жилище, — продолжал Андрей. — Тут он, говорят, с зимы не появлялся, ты же слышала.

Я кивнула.

— Про то, как он мать нежно любил, при тебе опера говорили? Нет, ты уже уехала на комбинат. А они вспомнили, что у него к матери было отношение особое.

— А конкретнее?

— А конкретнее — он не просто мать любил, а помочь ей старался. Еще совсем пацаном был, а уже воду ей таскал с колонки и картошку копал, берег, в общем. И могилка матери его, говорят, ухоженная, он ее метет регулярно, песочком свежим посыпает, на годовщину свечку ставит обязательно.

— Как трогательно, — вздохнула я. — А что за таинственный благодетель? Помнишь, опера говорили?

— А-а. Был такой тут теневой капиталист.

— В смысле?

— В девяносто восьмом купил тут коттедж. Жил один, ни с кем не общался. Ездил на старой «Тойоте». Загадочная личность. Паша наш, Иванов, ему машину мыл. И на побегушках при нем состоял. Тот его подкармливал и привечал.

— А что так? Бездетный капиталист испытывал отцовские чувства к дебильному подростку?

— Что-то в этом роде.

— И что? Одного Пашу пригрел?

— Нет, еще кое-кого. В основном, из непутевой молодежи.

— Так. И где вся эта молодежь?

— Кто где.

— А конкретнее?

— Кто в город съехал. Кто присел за разного рода деяния…

— Хулиганство? Причинение вреда здоровью?

— Вот-вот.

— Хулиганство, значит? Без всяких подводных камней? И скрытых мотивов? Просто вульгарно перепились и подрались?

— Местные говорят, что да.

— А ты сам что думаешь? Синцов пожал плечами.

— Смотря что понимать под хулиганством.

— Андрей, не мучай меня, — взмолилась я. — Ты что, намекаешь на ритуалы какие-нибудь кровавые? Или они взорвали кого-нибудь?

— Маша, ты только успокойся, — Синцов похлопал меня по коленке, но взгляд его при этом был устремлен на дорогу, в мою сторону он смотреть избегал. — Никого не взорвали. Было жестокое обращение с животными…

— Та-ак, — я расстроилась. — Понятно. Ритуалы сатанистские. И кого замучили?

— Кошек мучили, — неохотно рассказал Андрей. — И козлу голову отрезали.

— Козлу? — я удивилась.

— Из-за козла и дело-то возбудили. Кошки никому не нужны были бродячие, жабы и подавно…

— Господи, они что, еще и жаб мучили? — я вспомнила свою покойную Василису и содрогнулась.

— Ну, жаб и я в детстве мучил. Не думал, что на тебя это произведет такое впечатление… Так вот, хозяин козла написал заявление, все ж таки козел дорого стоит. Уничтожение личного имущества.

— Ну ясно. Всё один к одному. И этот Паша туда же. Дебил, да еще сатанист… Это конец. Закономерный финал. Принесение в жертву самых мерзких существ, созданных природой: жабы, козла и следователя прокуратуры.