От воспоминаний меня отвлек железный палец Горчакова, впившийся в запястье. Друг и коллега все еще рвался в бой. Сама бы я, конечно, не стала обострять обстановку, но Лешка держал меня за руку мертвой хваткой, и я прямо физически ощущала, в какой он ярости. Он искоса глянул на прокурора:

— Значит, на свободу с чистой совестью? Может, еще медаль ему вручить?

Он ернически хлопнул себя по бокам, словно матрос перед исполнением танца «Яблочко», потом изо всей силы дернул меня в сторону и потащил к лестнице. Из дежурки выглянул озабоченный начальник РУВД. Он был уже не так радостно возбужден, как до встречи с прокурором — надиктовывая на телетайп победную реляцию о геройском задержании страшного бандита, обезвреженного у дверей следователя прокуратуры. Бросив на меня виноватый взгляд и тут же отведя глаза в сторону, он обратился к прокурору:

— Геннадий Васильич, так что, отпускаем Иванова этого?

— Отпускайте, я же сказал, — кивнул прокурор.

Тубасов тут же скрылся в дежурке. Горчаков протащил меня мимо стеклянного проема и успокоился только на лестничной площадке, где курили сотрудники убойного отдела, бросавшие на нас сочувственные взгляды. От комментариев они благоразумно воздержались.

— Ну что, все ясно? — яростно спросил Горчаков. Опера кивнули.

— Ты не переживай так, Леха, — дипломатично сказал Костя Мигулько. — Сейчас большие боссы отправятся баиньки, и мы все решим. Если дело никак не возбудить, оформим ему мелкое хулиганство.

— Приставание к гражданам, — подхватил его товарищ, опер Гайворонский.

— Отправим в суд, хоть пятнадцать суток ему наковыряем, а за это время разберемся, что за фрукт.

— А что за фрукт? — спросила я устало. Мне вдруг стало наплевать на все и страшно захотелось спать.

Опера оживились.

— Тротила при нем, конечно, не было, — поведал Мигулько, — зато была библия, вся в каких-то значках…

— Каких? — живо заинтересовался Горчаков.

— Каббалистика какая-то, — объяснил опер Гайворонский. — Это надо видеть. И еще листочек с адресами.

— Что за адреса? — вцепился в него Горчаков, отпустив мою руку. Я потрясла кистью, будто вылезла из наручников.

— Адреса каких-то теток. Надо их устанавливать, — отозвался Мигулько. — Там ребята этим занимаются. А Синцов его дожимает.

— Хорошо. А чего этот урод к Машке поперся? — строго спросил Горчаков. — Машкин адрес есть в списке?

— Я ж сказал, Синцов его дожимает. Сейчас ему лучше не мешать. Он на злодея посмотрел и сразу говорит — носом чую, наш клиент.

В этот момент я прямо кожей спины почувствовала приближение прокурора, но как стояла, так и продолжала стоять, зато все мужики повернулись к нему, а Мигулько даже улыбнулся.

— Я вот что подумал, — нараспев объявил прокурор, — пока я здесь, пойду все-таки сам объяснение возьму у задержанного. Пусть его приведут в кабинет к Тубасову.

Не дожидаясь подтверждений тому, что его распоряжение правильно поняли и уже кинулись исполнять, он двинулся мимо нас по лестнице к руководящему кабинету. Теперь я видела его спину; наша компания на секунду застыла с раскрытыми ртами, потом опомнился Мигулько.

— Григорий Васильевич, — начал он. Прокурор даже не обернулся, печатая шаги по ступенькам.

— Геннадий Васильевич, — машинально поправила я, и Мигулько громко крикнул вслед прокурору:

— Геннадий Васильевич, пока нельзя его опрашивать!

Прокурор застыл, занеся ногу на площадку:

— Почему это?

— С ним работают, — простодушно пояснил Мигулько, полагая, что это снимает все вопросы, по крайней мере, для профессионалов.

Прокурор, не поворачиваясь к нам, пожал плечами.

— Потом доработают, — сказал он. — Тубасову скажите, что я жду у него в кабинете.

Мы все растерянно переглянулись: если Синцов успел наладить хоть какой-нибудь маломальский контакт, ни в коем случае нельзя прерывать процесс их общения, особенно в свете трехчасового срока, по истечении которого задержанный должен быть отпущен. По указанию прокурора.

Значит, единственная возможность задержать его дольше чем на три часа — узнать о нем что-то такое, что подтвердит его общественную опасность (уже понятно, что визит к женщине-следователю прокуратуры с обещанием ее уничтожить, путем взрыва или сожжения, общественную опасность субъекта никоим образом не подтверждает, надо копать глубже), и уложиться требуется в установленный законом срок. А если наш педантичный прокурор сейчас попрется его лично опрашивать и будет это делать с чувством, с толком, с расстановкой, как он делает все остальное, то, во-первых, он съест все отпущенное на содержание клиента время, а во-вторых, сведет на нет и без того непросто установленный контакт. А это означает, что к материалу проверки будет подшито ничего не значащее объяснение, полученное у Иванова лично прокурором района, следующим документом будет постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, в дежурной части Иванову под расписку торжественно вернут изъятые шнурки и часы и отпустят на все четыре стороны. А мне останется ожидать его повторного визита. И я не исключаю, что второй раз он явится уже с тротилом. А что? Раз давеча все так славно кончилось, и ему даже пальцем не погрозили…

У всей нашей четверки чуть не вырвался из груди стон, но это не смутило прокурора. Он взялся за перила и уверенно стал подниматься к кабинету начальника РУВД, где собрался образцово-показательно поработать. Позади нас из дежурки уже выскочил Тубасов и понесся вслед за прокурором, чтобы обеспечить ему фронт работ. Нас обдало ароматом свежевыпитого коньяка.

— Уволюсь я, к черту, — сказал мне на ухо Горчаков.