Он оставил их и спустился в вестибюль. В ресторане и кафе народу стало больше прежнего; в такой толчее не было надежды найти кого-нибудь, кто помог бы управиться с багажом. Хоуард протолкался к дверям и вышел на улицу, его озадачила и не на шутку тревожила обстановка в городе.

На площади перед вокзалом скопились грузовики, пушки и несколько легких танков. Большинство пушек было на конной тяге; лошади запряжены и, похоже, готовы хоть сейчас двинуться в путь. Вокруг в темноте громыхали грузовики, слышались окрики и ругань на протяжном южнофранцузском наречии.

И в самом вокзале полно солдат. Тесно сидят на корточках на грязном асфальте платформ, прислонились к чему попало, курят и устало сплевывают в полутьме. Хоуард прошел к платформе прибытия, пытаясь в этой человеческой каше отыскать свои вещи. Он нашел металлический футляр с удочками и саквояж; большой чемодан исчез; и никакого следа вещей, сданных в багаж.

Он и не надеялся, что все вещи останутся в целости, но потеря чемодана всерьез его огорчила. Конечно, когда он доберется до Парижа, багаж он найдет в камере хранения, хотя бы и через полгода. Но чемодан, очевидно, украли; или, может быть, его убрал в безопасное место какой-нибудь усердный служащий. Но в такой обстановке это маловероятно. Надо будет еще поискать утром; пока что дети обойдутся одну ночь без пижам. Он вернулся в гостиницу и поднялся в номер.

Дети спали; Шейла разметалась в жару и почти совсем раскрылась. Хоуард осторожно ее укрыл и спустился в ресторан: может быть, найдется что-нибудь поесть. Усталый официант наотрез отказался его обслужить, в гостинице не осталось ничего съестного. Хоуард купил в кафе бутылочку коньяку, снова поднялся к себе и поужинал разбавленным коньяком с куском хлеба. Потом он кое-как устроился на ночь в кресле — надо было поспать; его мучила тревога: что-то принесет завтрашний день… Только одно утешало — удочки нашлись, они в целости и сохранности.

Рассвет начался около пяти и застал Хоуарда в кресле — он все еще дремал в неудобной позе, покрывало, которое он взял с кровати, наполовину сползло. Вскоре проснулись дети и принялись болтать и играть в постели; старик пошевелился, с трудом выпрямился в кресле. Потер ладонью лоб и щеки; чувствовал он себя совсем больным. Но дети требовали внимания, и он поднялся и помог им в неотложных делишках.

Уснуть больше не удалось: по коридорам уже топали взад-вперед. Под окном, на вокзальной площади грузовики, пушки и танки тоже пришли в движение. Скрежет стальных гусениц, рев выхлопных труб, бряцанье сбруи, топот подков — все сливалось в симфонию войны. Хоуард вернулся к детям; Шейле стало лучше, но она была еще явно нездорова. Он поставил около кровати таз и вымыл девочке лицо и руки; потом причесал ее — в саквояже оказался карманный гребешок, одна из немногих оставшихся у него туалетных мелочей. Потом измерил девочке температуру, термометр поставил под мышку — побоялся, как бы она его не разгрызла, если возьмет в рот.

Температура оказалась на градус выше нормальной; Хоуард тщетно пытался вспомнить, сколько надо присчитывать, когда термометр ставят под мышку, а не в рот. Впрочем, это не столь важно, все равно девочку надо подержать в постели. Он поднял Ронни, помог ему умыться и оставил одеваться; умылся и сам и позвонил горничной. Он был небрит, но это могло подождать.

Горничная вошла и вскрикнула, увидев кресло и покрывало.

— Мсье так спал? — спросила она. — Но ведь на кровати хватило бы места для всех.

Старик слегка растерялся.

— Девочка больна, — сказал он. — Когда ребенок болен, ему нужен простор. Мне было вполне удобно.

Взгляд женщины смягчился, она сочувственно прищелкнула языком.

— Вечером я вам достану еще матрас, — сказала она. — Будьте спокойны, мсье, я вас уж как-нибудь устрою.

Он заказал кофе, булочки и джем, горничная вышла и вскоре вернулась с полным подносом. Когда она поставила все это на туалетный столик, Хоуард отважился спросить:

— Мне надо пойти с утра поискать мои вещи и кое-что купить. Мальчика я возьму с собой; это не надолго. Вы подойдете к девчурке, если услышите, что она плачет?

Горничная широко улыбнулась.

— Ну конечно. Да вы не торопитесь, мсье. Я приведу la petite[14] Розу, и она поиграет с вашей девочкой.

— Розу? — переспросил Хоуард.

И потом добрых десять минут стоял и слушал длинную семейную историю. «Крошке» Розе восемь лет, это племянница горничной, дочь брата, брат живет в Англии. Уж наверно, мсье его встречал. Его зовут Тенуа, Анри. Тенуа. Он служит официантом в отеле «Диккенс» в Лондоне, на Рассел-сквер. Он вдовый, вот она и взяла крошку Розу к себе. И так далее, минута за минутой.

Хоуарду понадобилось немало такта, чтобы прервать этот поток слов прежде, чем кофе окончательно остыл.

Через час, подтянутый и выбритый, ведя Ронни за руку, он вышел на улицу. Мальчик, в берете, курточке и носках, казался истинным французом; напротив, Хоуард в своем поношенном твидовом костюме выглядел как нельзя более по-английски. Десять минут, верный своему обещанию, он задержался на площади и дал мальчику вдоволь наглядеться на грузовики, пушки и танки. Около машины на гусеничном ходу, меньших размеров, чем другие, они остановились.

— Celui-ci, c'est un char de combat[15] , — громко сказал Ронни.

Водитель расплылся в улыбке.

— Верно, — подтвердил он.

— А я думал, что это танк, — сказал Хоуард тоже по-французски.

— Нет-нет-нет, — с жаром запротестовал мальчик. — Танк гораздо больше, мсье. Правда, правда.

Водитель засмеялся.

— У меня дома, в Нанси, такой же le petit chou[16] . Подрастет немножко и тоже станет водить такую машину.

Они прошли на вокзал. С полчаса бродили по платформам, все еще забитым усталыми солдатами, в поисках пропавшего чемодана, но и следов не нашли. Измученные, задерганные служащие не могли ничем помочь. Под конец Хоуард махнул на это рукой; разумнее купить для детей самое необходимое, что он сам понесет в саквояже, когда они отправятся дальше. Человеку со слабым сердцем потерять в военное время чемодан — отчасти даже облегчение.