Старик поднялся на ноги, совершенно растерянный. Он должен идти своей дорогой, не только добраться до Монтаржи, но и увести детей подальше от ужасного раздавленного автомобиля, от зрелища, которое, если они поймут его страшный смысл, будет их преследовать всю жизнь. Не может он оставаться тут ни минуты дольше, чем необходимо. Но нельзя же оставить этого ребенка. В ближайшей деревне или хотя бы в Монтаржи, наверно, есть монастырь; надо будет передать мальчика монахиням.

Он велел детям оставаться на месте и торопливо пошел через дорогу. Приподнял угол пледа. Мужчина и женщина, хорошо одетые, лет тридцати, не старше, были страшно изувечены. Собравшись с духом, Хоуард заставил себя расстегнуть пальто мужчины. Во внутреннем кармане лежал бумажник; старик открыл его и достал документы. Жан Дюшо из Лилля, улица Победы, 8-бис.

Хоуард взял бумажник, какие-то письма и сунул себе в карман; надо будет отдать их первому встречному жандарму. Погибших кто-нибудь похоронит, ему не до того.

Он вернулся к детям. Шейла, смеясь, подбежала к нему.

— Какой смешной мальчик, — сказала она весело. — Он совсем ничего не говорит!

Двое старших отступили и удивленно, с ребяческой настойчивостью разглядывали бледного мальчика в сером, а он все еще смотрел невидящими глазами на разбитую машину. Хоуард опустил саквояжи и свертки, взял Шейлу за руку.

— Не надо его беспокоить, — сказал он. — Наверно, ему сейчас не хочется играть.

— Почему не хочется?

Хоуард не ответил, сказал Розе и Ронни:

— Вы пока понесете по саквояжу. — Потом подошел к мальчику. — Пойдем с нами, хорошо? Мы все идем в Монтаржи.

Никакого ответа, непонятно, слышал ли он.

Минуту Хоуард стоял в растерянности, потом наклонился и взял мальчика за руку. День жаркий, а влажная рука холодна как лед.

— Allons, mon vieux[36] , — сказал Хоуард ласково, но твердо. — Пойдем в Монтаржи.

И он направился к шоссе; мальчик в сером пошевелился и мелкими шажками послушно двинулся рядом. Ведя малышей за руки, старик побрел по дороге, двое старших шли следом, каждый со своей ношей.

Их опять и опять обгоняли автомобили, среди легковых машин все чаще появлялись военные грузовики. Не только гражданское население устремилось на запад, множество солдат, видно, двинулось туда же. Грузовики громыхали и скрипели допотопными тяжелыми шинами, скрежетали дряхлыми передачами. Половина была с ацетиленовыми фонарями на радиаторах — то были армейские реликвии 1918 года, двадцать лет простояли они в сараях, в автомобильных парках за казармами, в мирных захолустных городках. Теперь они вновь вышли на дорогу, но уже в другом направлении.

Пыль, поднятая машинами, очень досаждала детям. От жары и долгой ходьбы они скоро начали уставать; Ронни пожаловался, что саквояж оттянул ему руку, а Шейла попросила пить, но молока больше не было. Роза сказала, что она натерла ногу. Только тихий маленький мальчик в сером шел не жалуясь.

Хоуард как мог старался развлечь своих подопечных, но они явно утомились. Невдалеке впереди показалась ферма; он подошел туда и спросил изможденную старуху у порога, не продаст ли она немного молока. Она ответила, что молока нет, тогда он попросил воды для детей. Старуха провела их к колодцу во дворе, неподалеку от навозной кучи, и набрала ведро воды; Хоуард подавил брезгливость и опасения, и все напились.

Они немного отдохнули у колодца. В открытом сарае во дворе стояла старая, по-видимому давно заброшенная повозка со сломанным колесом. В ней был свален всевозможный старый хлам, и среди этого хлама виднелось нечто похожее на детскую коляску.

Хоуард подошел ближе, старуха зорче коршуна следила за ним. Да, в самом деле, детская коляска, ей, должно быть, лет сорок, а то и все пятьдесят, она вся в грязи, одна рессора сломана. И все же это коляска. Хоуард отошел к старухе и стал торговаться с нею.

Через десять минут за сто пятьдесят франков он приобрел эту коляску. Старуха дала ему в придачу лохматый обрывок веревки, и Хоуард ухитрился закрепить сломанную рессору. Раньше в коляске гнездились куры и заляпали ее пометом; Хоуард велел Ронни и Розе нарвать полные горсти травы и оттереть все это. Когда они кончили, он не без удовлетворения осмотрел покупку. Она была все еще грязная и обошлась очень дорого, но решала многие нелегкие задачи.

Он купил у старухи немного хлеба и уложил вместе с багажом в коляску. К его удивлению, никто из детей не захотел ехать в коляске, всем хотелось ее везти; пришлось установить очередь.

— Сначала самые маленькие, — сказал он. — Шейла повезет первая.

— Можно, я разуюсь? — спросила Роза. — А то ногам больно.

Хоуард в сомнении помедлил с ответом.

— Думаю, что это неразумно, — сказал он. — Дорога не такая уж гладкая, босиком идти по ней не очень приятно.

— Но, мсье, мы никогда не ходим в башмаках, только вот в Дижоне, — возразила Роза.

Как видно, она вполне привыкла обходиться без обуви. После некоторого колебания Хоуард позволил ей попробовать и убедился, что она свободно и легко ступает даже по камням и выбоинам. Он сунул ее чулки и башмаки в коляску и потратил следующую четверть часа, отклоняя настойчивые просьбы маленьких англичан — им непременно хотелось тоже разуться.

Вскоре Шейла устала толкать коляску.

— Теперь очередь Пьера, — сказала Роза и заботливо наклонилась к малышу в сером. — Ну-ка, Пьер. Возьмись вот так.

Она подвела его к коляске, по-прежнему бледного, отрешенного, положила его руки на облупившуюся фарфоровую рукоятку и начала толкать коляску вместе с ним.

— Откуда ты знаешь, что его зовут Пьер? — спросил Хоуард.

Она посмотрела с удивлением:

— Он сам сказал — тогда, у колодца.

Старик еще не слышал от мальчика ни слова; втайне он боялся даже, что ребенок утратил дар речи. Не впервые подумал он, какая пропасть разделяет его и детей, глубокая пропасть, что лежит между юностью и старостью. Лучше предоставить этого малыша заботам других детей, чем пугать его неловкими, чуждыми ребенку проявлениями сочувствия и расспросами.

Хоуард внимательно наблюдал за этими двумя, пока они катили коляску. Роза, казалось, уже достигла какого-то взаимопонимания с малышом и теперь держалась уверенно. Толкая вместе с ним коляску, она развлекала его, болтала, затевала что-то вроде игры. То пускалась рысцой — и тогда мальчик бежал рядом, то замедляла шаг — и он тоже шел медленно; но в остальном он по-прежнему словно ничего не замечал вокруг. И лицо у него было все такое же застывшее, отрешенное.