Эллери опять набил трубку. Нет, не в Говарде дело, его беспокоит странная связь с Райтсвиллом, где нужно будет расследовать уже третье по счету преступление. Тяжелое и обескураживающее совпадение. А Эллери не любил совпадений. И это упорно не выходило у него из головы. И чем больше он размышлял, тем тревожнее становилось у него на душе.

«Будь я суеверен, — подумал Эллери, — то сказал бы, что это судьба».

Странно, что в ходе раскрытия предыдущих райтсвиллских дел у него тоже была тяга к бесплодным умозаключениям. Не раз он гадал, нет ли в этом какой-то единой системы, скрытой системы, которая никак не поддается разгадке. И хотя он вроде бы сумел раскрыть дела Хейта и Фокса, но их суть и в том и в другом случае вынудила его утаить правду, а окружающие восприняли его рискованные райтсвиллские расследования как бесспорные неудачи.

И теперь еще дело Ван Хорна…

Черт бы побрал Райтсвилл и всех его обитателей!

Эллери сунул листок с адресом Говарда в карман своего прокуренного домашнего жакета и раздраженно набил трубку.

Но затем поймал себя на мысли о том, что же произошло с Альбертой Манаскас. И о том, пригласит ли его Эмелин Дюпре порассуждать об искусстве прохладным вечером. У него отлегло от сердца, и он улыбнулся.

Когда поезд подъехал к Слоукему, Эллери подумал: «А пожалуй, здесь почти ничего не изменилось».

Правда, на гравиевых дорожках стало чуть меньше лошадиного навоза, исчезли и некоторые приземистые домишки около станции, а решетки на витринах магазинов словно создали новый узор на старой фреске; кузница волшебным образом превратилась в гараж, о чем сообщал неоновый знак, появившийся вместо прежней вывески, дом Фила Динера — бывшая наскоро перестроенная развалюха — уступил место величественному новому зданию с сине-желтым навесом. Но из-за открытой двери кабинета начальника станции, как и тогда, виднелась лысая голова Гэбби Уоррума. И казалось, все тот же уличный мальчишка в пыльных башмаках и заношенных джинсах сидит в той же ржавой ручной тележке под окном станции и жует резинку, поглядывая по сторонам все так же злобно и безучастно. Да и очертания пригодного ландшафта остались прежними, изменился только его колорит, — ведь это был Райтсвилл, окрасившийся в защитные тона бабьего лета.

Все те же поля, те же холмы, то же небо.

Эллери невольно вздохнул.

В этом и состоит очарование Райтсвилла, решил он, спустившись с чемоданом на платформу и поискав глазами Говарда. Даже приезжий чувствует себя здесь как дома. Легко можно понять, почему десять лет назад в Париже Говард показался ему таким провинциалом. И пусть вы, как Линда Фокс, любили Райтсвилл или, как Лола Райт, ненавидели его, но уж если вы тут родились и выросли, то город останется с вами за семью морями и четырьмя углами.

Но где же Говард?

Эллери побрел к восточному концу платформы. Оттуда хорошо просматривалась авеню Аппер-Уистлинг, протянувшаяся через Лоу-Виллидж к одному из парков на площади. Любопытно, подают ли еще в чайной мисс Салли ананасные муссы с орехами — фирменный знак райтсвиллского хорошего тона — и можно ли вдохнуть аромат «изысканной» смеси из перца, керосина, кофейных зерен, ботинок на каучуковой подошве, уксуса и сыра в супермаркете Сидни Готча. По-прежнему ли прочесывают окрестности Данс-ленда в Гроуве озабоченные матери, ищущие вечерами своих детей, по-прежнему ли…

— Мистер Квин?

Эллери обернулся и увидел рядом с платформой огромный джип, способный испугать любого своими размерами. За рулем сидела приветливо улыбающаяся девушка.

Несомненно, он когда-то видел ее в Райтсвилле. Облик девушки был ему смутно знаком.

На дверце машины красовалась позолоченная надпись: «Д. Ван Хорн».

Говард никогда не упоминал о сестре, черт бы его побрал! Да еще о такой хорошенькой.

— Мисс Ван Хорн?

Девушка удивленно взглянула на него:

— Я просто поражена. Разве Говард не говорил вам обо мне?

— Даже если и говорил, то его слов мне было недостаточно. Я ими не насытился, — галантно откликнулся Эллери. — Почему он не сказал, что у него красавица сестра?

— «Сестра». — Она тряхнула головой и рассмеялась: — Я не сестра Говарда, мистер Квин, я его мать.

— Прошу прощения?

— Ну, вернее… я его мачеха.

— Значит, вы миссис Ван Хорн? — воскликнул Эллери.

— Это наша семейная шутка, — с озорным видом заявила молодая женщина. — И я так долго вас боялась, мистер Квин, что не сумела устоять перед искушением и рискнула встретить вас сама. Так сказать, для первой примерки.

— Боялись меня?

— Говард о вас часто вспоминал и говорил, что вы очень милый. Но вы же настоящая знаменитость, мистер Квин. У Дидриха собраны все ваши книги. Мой муж считает, что вы величайший мастер разных загадочных историй и равного вам нет в целом мире. А я несколько лет скрывала от близких свою тайну. Однажды я видела вас в Лоу-Виллидж, вы ехали вместе с Патрицией Райт в ее автомобиле с открытым верхом. Тогда я подумала: ну как же ей повезло, она самая счастливая девушка в Америке. Мистер Квин, это ваш чемодан вот здесь, на платформе?

Во всяком случае, начало было приятным и обнадеживающим.

Эллери уселся рядом с Салли Ван Хорн, почувствовав себя важной шишкой, настоящим мужчиной, и нелепо позавидовал Дидриху Ван Хорну.

Когда они отъехали от станции, Салли пояснила:

— Говарда до того расстроила перспектива проехаться по городу с разбитым лицом, что я попросила его остаться дома. Но сейчас я сожалею об этом. Но ни словом не обмолвиться обо мне! Немыслимо.

— Простая справедливость побуждает меня оправдать мошенника, — заявил Эллери — Он упоминал о вас, но как-то вскользь. Дело в том, что я не был готов…

— Встретить такую молодую?

— Ну да, нечто в этом роде.

— Вы не одиноки. Наш брак многих изумляет. Ведь когда я вышла замуж за Дидриха, у меня появился сын старше меня самой. Вы, кажется, незнакомы с моим мужем?

— Не имел удовольствия.

— Дидса никто не считает стариком. Его и пожилым-то не назовешь. Годы в его случае ничего не значат. Он громадный, сильный и удивительно молодой. Да к тому же, — с легким вызовом добавила Салли, — красивый.

— Я в этом уверен. Говард тоже до отвращения напоминает греческого бога.

— Нет, они совершенно не похожи. Рост и фигуры у них одинаковые, но Дидс черный и уродливый, как старый орех.

— Но вы же сами назвали его красивым.

— Так оно и есть. Когда мне хочется его подразнить и довести до белого каления, я говорю, что такие уродливые красавцы мне еще не попадались.

— А вам не кажется, что ваше определение звучит парадоксально, — хмыкнул Эллери.

— Вот и Дидрих того же мнения. А потом я говорю, что такие красивые уроды мне еще не попадались, и он вновь сияет от удовольствия.

Эллери она понравилась. Нетрудно было догадаться, что солидный мужчина с сильным и твердым характером, каким, судя по отзывам, и был Дидрих Ван Хорн, мог в нее влюбиться. И хотя Эллери дал бы Салли лет двадцать восемь — двадцать девять, ее облик, фигура, смех и сверкающий взгляд были как у восемнадцатилетней девушки. В возрасте Ван Хорна и с его темпераментом, очевидно нерастраченным за долгие годы одиночества, подобный магнит мог стать неодолимо притягательным. К тому же отец Говарда, похоже, обладал поистине звериным чутьем и юность Салли должна была взволновать его натуру. Однако он хотел, и знал, что хотел, видеть в жене не просто партнершу в постели. Эллери понял, что Салли, конечно, была способна удовлетворить старшего Ван Хорна и чисто сексуально. Она казалась на редкость обаятельной, у нее было зрелое и в то же время молодое тело, в улыбке угадывался живой и острый ум, а блеск ее глаз обещал вспышку огня. Салли держалась дружелюбно и непосредственно, однако Эллери ощутил — за этим что-то кроется. Ее прямота была естественной, совсем как у ребенка, но в улыбке чувствовалась печаль, сразу старившая Салли. Пока они болтали, Эллери подумал, что эта улыбка сильнее всего способна заинтриговать. Она противоречила ее облику, но делала миссис Ван Хорн еще привлекательнее. Он снова принялся гадать, где же они встречались и когда… И чем пристальнее он разглядывал Салли, сидевшую за рулем и беззаботно щебетавшую о том о сем, тем лучше понимал Дидриха, который без сожаления решил расстаться с холостой жизнью.