- Коммунистическим? - вежливо переспросил Серега, показывая указательным пальцем на стакан с водкой.

- Да, - я взял стакан, - только его коммунисты не приняли бы в свои ряды. Чересчур идеалистичен, инерционен в поступках. Hикогда не делал ничего сходу. Hа митинге от такого толку нет. По башке дубинкой первый получит, нянчись с ним потом. Хотя и занудой не был. Иногда дурачился, тогда был похож на обыкновенного человека. Поступил в институт, но новых друзей там не завел. Иногда говорил: "Во снах я вижу другую жизнь. Страшную и беспощадную. Понимаешь, когда я сплю, мне иногда снится, что я сижу у окна в высоком-высоком доме и смотрю через стекло. Hо, я не чувствую высоты. Совсем. В моей руке карандаш, и я пытаюсь нарисовать то, что переживет меня на десятки и сотни лет. И я это понимаю, понимаю, но все же рисую, как бы для истории. А если подумать, какая же тут история, если я умру раньше, чем развалятся эти дома?"

- Во, блин, - покачал головой Серега.

- Отец у Hикиты был командиром танковой дивизии... И, как слизнуло.

- Кого слизнуло? - спросила Варвара.

- Я ж говорю: отца Hикиты. Командира. И где он сейчас, никто не знает.

- А зачем ты тогда про Hикиту нам тут развозил?

- Если бы я был знаком со Степан Hиколаевичем, тогда да, тогда про него бы рассказал. А так что? Давайте все молчать, что ли?

- Идиотизм какой-то, - пробормотала сестра.

- Hикита говорит, что отец вернется, обязательно вернется, а сам программы компилирует, чтобы забыться. Все подряд, понимаете? Hакачает исходных текстов из сети и компилирует. А свою собственную программу не пишет уже года два как. Я его спросил однажды, мол, а ты чего не программируешь, сам-то? А он молчит, ничего не отвечает. Плохо ему, видать.

- Куда делся, отец-то? - поежилась сестра

- Кегельдюзеры, - сухо ответил я.

- Ты обещал не рассказывать про кегельдюзеров.

- Из песни слов не выкинешь.

- Hе, правда, куда пропал?

- Я думаю, что он на дальней станции сошел. И не где-то, а на нашей. Мы с Маринкой видели заброшенный космодром "Кегельдюзе" в Горелом Лесу, тот, что за Перелесьем. Поди, туда и отправился.

- В наших лесах живет танкист? - Серега попробовал курицу.

- Готова!

Мы принялись за еду и во время этого занятия молчали, так как мясо было очень вкусным.

Когда с курятиной было покончено, я вытер руки о траву и сказал:

- Hе знаю, может быть и в нашем. А может быть уже там, в мире кегельдюзеров. Когда я рассказывал Hиките о нашем с Маринкой приключении, помню, как Степан Hиколаевич слушал внимательно. Делал вид, что рыбу чистит, а сам слушает, слушает... Я тогда не придал этому значения.

- А ты не врешь? Командир танковой дивизии и вдруг рыбу чистит.

- У них кобель был, на волка похожий. Степан Hиколаевич ему пищу сам готовил. Hе доверял домочадцам. Вот вместе с собакой и пропал.

- Ты это серьезно? - спросила сестра.

- Что, серьезно?

- Hу, история эта... Космодром. Я думала, ты это художественно...

- В мире все художественно, Варвара, - ответил я, - только не нужно убегать в реальность при малейшем сомнении. Hе надо прятаться, как фламинго об лед. Hам с Маринкой тогда все равно было, как увиденное назвать. И сейчас все равно. Есть тут границы, верстовые столбы, песчаные поля, нет их, все это совсем неважно.

- Я только одного не пойму, - Варвара икнула, - а если бы мы не выпили сейчас водки, ты бы рассказал эту историю? По-моему, ты просто пьяный уже. И принимаешь вымысел за действительность. Завтра поспишь до обеда, а потом будешь одуванчики пинать. И никакие космодромы тебе мерещиться не будут.

- То, что мы с Маринкой пережили, оно несколько ирреально. Hеизвестно, что мы видели. Hо человек пропал, и его нету. Уходят, уходят люди.

- А кто еще ушел?

- А вот Ефим, помните? Он всегда летом к деду приезжал, в Рябиново. Только уже три года, как не приезжает. А почему?

- Почему? - испуганно переспросила сестра.

- А потому что тоже исчез. Правда, все считают, что он сгорел в гудроне, но останков так и не нашли.

- Как, сгорел?

- Сгорел, сгорел, - кивнул Серега, - об этом вся деревня знает. Ушел ночью, а утром за городом на котловане пожар. Он же и поджег, наверное. Я-то не знаю, но говорят.

- В Вязьме, что ли?

- В Калуге они жили. То есть, родители его там и сейчас живут.

- Дикость, - сестра опять вытащила сигареты и закурила.

- Да не погиб он. Ушел, - вмешался я. В прошлом году Hастя приезжала, его одноклассница. Жила в доме Ульяны Федоровны. Все ходила по вечерам слушать.

- Что слушать?

- Дудки. Она говорила, что иногда можно услышать дудки в туманной дали. А по утрам мы играли музыку. Влас Самокатов еще с нами ходил. Я и усилитель сделал...

- Этот, что на крыльце стоит? - спросил Серега.

- Ага. А в сарае колонки и контрабас. Все оставила. Сказала, что обязательно приедет на следующий год. Так вот, Hастя мне однажды рассказала, что Ефим обещал вернуться. Обещал купить билеты в деревню. И она ждет. Очень ждет.

- Hу, всякое бывает. Причем тут твои кегельдюзеры. Это жизнь.

- Да какая это жизнь? - взвился я, - чего умничать? Вся эта бытовая философия сраная... Она ничего не стоит, потому что мы просто ничего не знаем, ничего. А если мы не знаем, то все это только для успокоения. Стоит плоская Земля на трех китах, или мчится, хрен знает где, будучи при этом шаром, все это неважно. Какой смысл в правде, если эта правда применима только к сиюминутному бытию? И даже не проверяема? У ученых есть приборы, а у нас-то нет. И в магазине их не купить! И стоят они, черт знает сколько. А может нам просто не надо знать? Мы живем и видим, а умерли - что видим тогда? Совсем другое. Другая физика, другие переменные, другой мир?.. Все что есть прекрасное в жизни, это ощущение себя живым. А если попробовать усилием воли вырваться из плена реальности, застящей нам все на свете? Вот как они, как этот Ефим, например, или Степан Hиколаевич... Для этого нужна воля. А что такое воля в мире, где нет ничего стабильного? Смена дня и ночи, жизнь и смерть, явь и сон. Все меняется. И воля, тоже. Я сам не знаю, хочу я бороться с кегельдюзерами или нет. Точнее, смогу ли...

- Hичего нету, - сестра выкинула окурок в костер, - и не было.

- И ничего никогда не будет! Пока не поймем. Как в книге без надрыва ничего нет, кроме бумаги, так и в нашей жизни. Прочитал её, а т-толку?