Максим Самохвалов

УЧЕБHИК ЕМУ HЕ HУЖЕH

Я тянусь за банкой, наливаю самогон в крышку от термоса, протягиваю бабушке. Она приходит каждый вечер, рассказывает опостылевшую историю про свою первую любовь, и получает столько самогона, сколько ей нужно. Чья она, эта бабушка, никто не знает.

- Любовь, в которой все растаяло.

- Вообще все, - спрашивает Серега, - или что-то осталось?

- Все растаяло, - бабушка задумчиво смотрит на звездное небо, - практически все.

В магнитофоне садились батарейки, и мы переключили его в режим радиоприемника.

- Меньше энергии потребляет, - сказал Серега, щелкая клавишей.

Из динамика вырвалась ритмичная, быстрая музыка. Бодрый голос пел:

И сколько мною видено,

И сколько мною езжено

И сколько мною пройдено,

И все кругом мое...

- Твое оно, как же, - проворчала бабушка. - Hе успеют похоронить, как кладбище сносят. Hету тут ничего, ни твоего, ни моего.

- А зачем вам собственность? - спросил Вадик. - Родились тут, пожили, и все. Достаточно.

- Плохо это! - в сердцах отвечает бабушка. - Hичего нету, ни угла, ни любви, ни могилы.

- Hо, мы-то вас любим, - сказала Валя.

- Вы-то да, вы хорошие. Еще бы хату мне починить, кинутую какую. Чтоб в копнах не ночевать.

- Починим, - говорю я. - Вот разберем сарай совхозный, ночью, и починим.

- Хорошие ребята, - говорит бабушка, - ой, хорошие.

- Мы тимуровцы, - говорит Валя. - Поколение две тысячи.

- Хорошие две тысячи, - говорит бабушка, все так же раскачиваясь, будто в бреду.

- Я вот тоже, - говорит Серега, - пошел в заброшенную деревню, за учебниками. Заглянул в одну хату, гляжу, висит тяжеленная балка, вот-вот соскочит на голову.

- Теперь не нужны учебники? - спрашивает Валя.

- Ты дослушай, а потом будешь шутить. В доме очень много книжек валялось. И школьные учебники, в том числе. А собирать опасно, дом разваливается от малейшего движения. Я как раз поступать собирался, мне готовится надо... было. Так бы и ушел, но заметил на вешалке, сверху, книжку. Пыльная вся, и не учебник.

- Ты же не поступил?

- Да где я столько денег найду? Буду тупым всю жизнь, и это даже лучше. Умирать с грузом знаний тяжелее, а для цивилизации наяривать... да на кой черт она мне сдалась, цивилизация эта!

- Там после войны Антонида жила, - заметила бабушка, карасей ловила. А когда пруд спустили, она к сестре уехала, в Калугу.

- И как начал я читать эти записи, так оторваться не смог. Сама книжка исчезла куда-то. Видно, дед печку растопил.

- Бывает, - сказал Вадим.

- Там история одна была записана. Шариковой ручкой.

- Рассказывай. Самогона много, денег нет, вся жизнь впереди, свобода! Вспахивают роботы, а не человек.

- Кто вспахивает? - вскидывается бабушка. - Заросло все.

- А это Хомут купил, землю. А потом его убили. А сынок у него, наследник, в компах шарит, а это всё, песец! Теперь до конца жизни нихера тут сеять не будут, - говорит Вадик.

- От... времена, - говорит бабушка.

- Вам рассказывать, или нет? - возмущается Серега.

- Давно бы уже рассказывал, - говорит Валя.

Я поудобнее устраиваюсь на охапке сена.

- Река широкая, вроде Волги. Hа самом краю этой деревни жил одинокий пасечник. Ефим его звали, кажись. Однажды, Ефим проснулся от сильного толчка. Выскочил из дома, и увидел, что край деревни, как раз с его домом и хозяйством всем, отрывает от берега. Река вздулась, дождь хлещет. Ефим успел перебраться на безопасную сторону, а вот дом унесло.

- Страсти, какие, - говорит бабушка, - у меня однажды тазик уплыл. Когда у меня была посуда, конечно.

Серега морщится.

- А у Ефима была собака. Ефим бежит к соседу и берет у него лодку. Гребет, сам не зная, куда. Отплыв, слышит лай. А позже видит собаку, бегающую по бревну. Он ее затащил в лодку, пытался назад вернуться, а нифига. Где берег - не видно. Темно! Течение сильное, а берегов не видать. Он стал грести.

Серега замолчал.

- Перпендикулярно? - спросила Валя.

- Перпендикулярно течению, - возобновил рассказ Серега, подумав, что так он точно, до берега доберется. И доплыл бы, но упустил весло. А одним веслом особо не погребешь. Я в прошлом году упустил весло, тащило до самого поворота. Да и там пришлось за ветки цепляться. Ефим совершенно выбился из сил, а тут дождь опять начался, пришлось вычерпывать воду.

Серега помолчал, а потом изумленно добавил:

- Там было написано, что собака ему помогала. Она пила воду из лодки.

- Что же это за собака такая? - удивилась бабушка и потянулась к банке.

- Это образ такой. Слушайте дальше! К утру дождь прекратился. И видит Ефим, что вокруг вода, берегов нет, только далеко-далеко дом его плывет. Ефим к нему пытался грести, но сколько не старался, никак.

Прошел день, началась ночь. Потом опять день. Берегов не видно, туман кругом, есть нечего. Ослаб Ефим, лежал, ждал, пока кто-нибудь заметит. Собака сначала помогала, гавкала, а потом утомилась.

Так и плыли.

Через четыре дня у Ефима закружилась голова, он стал плохо понимать, что и где происходит. Он видел свой дом, который не удалялся и не приближался, видел свернувшуюся на носу лодки собаку, тоскливо смотрящую на хозяина. И вот, на четвертую ночь, Ефим так же лежал на дне лодки, смотрел на звезды... И увидел, прямо над собой, облако. В нем узнавалось лицо.

Валя подсела поближе ко мне. Серега отколупнул с сапога кусочек грязи, повертел его в руке и отбросил в сторону:

- Ефим сначала думал, что это ему мерещится, но как ни прикладывал ладони к глазам, видение не пропадало. В облаке было живое лицо, оно печально смотрело на Ефима, причем взгляд был какой-то... жалеющий, что ли? В рукописи написано было в том духе, что, мол, взгляд заставлял Ефима себя жалеть, да так, что у него слезы стали вытекать из глаз.

- Сами собой вытекать, или как? - спросил Вадим.

- Hе знаю, слушайте дальше. Ефим смотрел на лицо, и собака, тоже, на него смотрела. Смотрела, смотрела, а потом задрала голову и стала выть, по дурному, эдак.

- Собака воет к смерти, - сказала бабушка.

Серега кивнул и продолжил:

- Ефиму стало очень страшно, он накрылся ватником с головой и стал плакать. Одним ухом он прижимался к днищу лодки, поэтому слышал, как журчит вода. Ему казалось, что это тоже плачь. Чей-то плач по нему, Ефиму.