-- Ну, тебе виднее... я хочу сказать, тут не мне судить, -- сказал седовласый. -- Черт подери, вся беда в том, что та ничего не делаешь, чтобы исправить...

-- Мы не пара, вот и все. Коротко и ясно. Мы совершенно друг другу не подходим. Знаешь, что ей нужно? Ей нужен какой-нибудь здоровенный сукин сын, который вообще не станет с ней разговаривать, -- вот такой нет-нет да и даст ей жару, доведет до полнейшего бесчувствия -- и пойдет преспокойно дочитывать газету. Вот что ей нужно. Слаб я для нее, по всем статьям слаб. Я знал, еще когда мы только поженились, клянусь богом, знал. Вот ты хитрый черт, ты так и не женился, но понимаешь, перед тем как люди женятся, у них иногда бывает вроде озарения: вот, мол, какая будет моя семейная жизнь. А я от этого отмахнулся. Отмахнулся от всяких озарений и предчувствий, черт дери. Я слабый человек. Вот тебе и все.

-- Ты не слабый. Только надо шевелить мозгами, -- сказал седовласый и взял у молодой женщины зажженную сигарету.

-- Конечно, я слабый! Конечно, слабый! А, дьявольщина, я сам знаю, слабый я или нет! Не будь я слабый человек, неужели, по-твоему, я бы допустил, чтобы все так... А-а, что об этом говорить! Конечно, я слаб... Господи боже, я тебе всю ночь спать не даю. И какого дьявола ты не повесишь трубку? Я серьезно говорю. Повесь трубку, и все.

-- Я вовсе не собираюсь вешать трубку, Артур. Я хотел бы тебе помочь, если это в человеческих силах, -- сказала седовласый. -- Право же, ты сам себе худший...

-- Она меня не уважает. Господи боже, да она меня и не любит. А в сущности, в самом последнем счете и я тоже больше ее не люблю. Не знаю. И люблю, и не люблю. Всяко бывает. То так, то эдак. О черт! Каждый раз, как я твердо решаю положить этому конец, вдруг почему-то оказывается, что мы приглашены куда-то на обед, и я должен где-то ее встретить, и она является в белых перчатках, или еще в чем-нибудь таком... Не знаю. Или я начинаю вспоминать, как мы с ней в первый раз поехали в Нью-Хейвен на матч принстонцев с йельцами. И только выехали, спустила шина, а холод был собачий, и она светила мне фонариком, пока я накачивал эту треклятую шину... ты понимаешь, что я хочу сказать. Не знаю. Или вспомнится... черт, даже неловко... вспомнятся дурацкие стихи, которые я ей написал, когда у нас только-только все начиналось. "Чуть розовеющая и лилейная, и эти губы, и глаза зеленые... " Черт, даже неловко... Эти строчки всегда напоминали мне о ней. Глаза у нее не зеленые... у нее глаза как эти проклятые морские раковины, чтоб им... но все равно, мне вспоминается... не знаю. Что толку говорить? Я с ума схожу. И почему ты не повесишь трубку? Серьезно...

-- Я совсем не собираюсь вешать трубку, Артур. Тут только одно...

-- Как-то она купила мне костюм. На свои деньги. Я тебе не рассказывал?

-- Нет, я...

-- Вот так взяла и пошла к Триплеру, что ли, и купила мне костюм. Сама, без меня. О черт, я что хочу сказать, есть в ней что-то хорошее. И вот забавно, костюм пришелся почти впору. Надо было только чуть сузить в бедрах... брюки... да подкоротить. Черт, я хочу сказать, есть в ней что-то хорошее...

Седовласый послушал еще минуту. Потом резко обернулся к женщине. Он лишь мельком взглянул не нее, но она сразу поняла, что происходит на другом конце провода.

-- Ну-ну, Артур. Послушай, этим ведь не поможешь, -сказал он в трубку. -- Этим не поможешь. Серьезно. Ну, послушай. От души тебе говорю. Будь умницей, разденься и ложись в постель, ладно? И отдохни. Джоанна скорей всего через минуту явится. Ты же не хочешь, чтобы она застала тебя в таком виде, верно? И вместе с ней скорей всего ввалятся эти черти Эленбогены. Ты же не хочешь, чтобы вся эта шатия застала тебя в таком виде, верно? -- Он помолчал, вслушиваясь. -- Артур! Ты меня слышишь?

-- О господи, я тебе всю ночь спать не даю. Что бы я ни делал, я...

-- Ты мне вовсе не мешаешь, -- сказал седовласый. -- И нечего об этом думать. Я же тебе сказал, я теперь сплю часа четыре в сутки. Но я бы очень хотел тебе помочь, дружище, если только это в человеческих силах. -- Он помолчал. -- Артур! Ты слушаешь?

-- Ага. Слушай. Вот что. Все равно я тебе спать не даю. Можно я зайду к тебе и выпью стаканчик? Ты не против?

Седовласый выпрямился и свободной рукой взялся за голову.

-- Прямо сейчас? -- спросил он.

-- Ну да. То есть если ты не против. Я только на минутку. Просто мне хочется пойти куда-то и сесть, и... не знаю. Можно?

-- Да, отчего же. Но только, Артур, я думаю, не стоит, -сказал седовласый и опустил руку. -- То есть я буду очень рад, если ты придешь, но, уверяю тебя, сейчас ты должен взять себя в руки, и успокоиться, и дождаться Джоанну. Уверяю тебя. Когда она прискачет домой, ты должен быть на месте и ждать ее. Разве я не прав?

-- Д-да. Не знаю. Честное слово, не знаю.

-- Зато я знаю, можешь мне поверить, -- сказал седовласый. -- Слушай, почему бы тебе сейчас не лечь в постель и не отдохнуть, а потом, если хочешь, позвони мне опять. То есть если тебе захочется поговорить. И не волнуйся ты! Это самое главное. Слышишь? Ну как, согласен?

-- Ладно.

Седовласый еще минуту прислушивался, потом опустил трубку на рычаг.

-- Что он сказал? -- тотчас спросила женщина.

Седовласый взял с пепельницы сигарету -- выбрал среди окурков выкуренную наполовину. Затянулся, потом сказал:

-- Он хотел прийти сюда и выпить.

-- О боже! А ты что?

-- Ты же слышала, -- сказал седовласый, глядя на женщину. -- Ты сама слышала. Разве ты не слыхала, что я ему говорил? -Он смял сигарету.

-- Ты был изумителен. Просто великолепен, -- сказала женщина, не сводя с него глаз. -- Боже мой, я чувствую себя ужасной дрянью.

-- Да-а, -- сказал седовласый. -- Положение не из легких. Уж не знаю, насколько я был великолепен.

-- Нет-нет. Ты был изумителен, -- сказала женщина. -- А на меня такая слабость нашла. Просто ужасная слабость. Посмотри на меня.

Седовласый посмотрел.

-- Да, действительно, положение невозможное, -- сказал он. -- То есть все это настолько неправдоподобно...

-- Прости, милый, одну минутку, -- поспешно сказала женщина и перегнулась к нему. -- Мне показалось, ты горишь! -Быстрыми, легкими движениями она что-то смахнула с его руки. -Нет, ничего. Просто пепел. Но ты был великолепен. Боже мой, я чувствую себя настоящей дрянью.