Владимир Севриновский

Гений

Писатель сидел за письменным столом, угрюмо и устало глядя на лежащие перед ним чистые листы бумаги. Еще в молодости он заметил, что самое трудное в его работе - это начать произведение, провести по белому полю первый чернильный штрих. Ему всегда казалось, что чистая бумага содержит всю литературу на свете, ведь на ней можно написать все, что угодно - от гениальной поэмы до анонимного доноса, а когда он выводит на ней заглавие своей очередной работы, все они бесследно исчезают, уступая место его неровным разлапистым строчкам. Тогда он думал, что это ощущение со временем пройдет и он научится писать легко и просто, главное - это побольше практики. Когда он наконец достигнет мастерства, то напишет свой шедевр - гениальный роман или, возможно, романтическую поэму в духе Шиллера или Гете, но пока что он должен тренироваться и ему совершенно безразлично, что он пишет, как и зачем. Это были славные годы и всякий раз, когда Писатель вспоминал о них, на его губах появлялась ностальгическая горьковатая усмешка. Он писал все - от длинных заумных эссе до коротких веселых рассказов, которые, разумеется, и не надеялся никогда опубликовать, зато они так нравились его приятелям-студентам, да и ему - чего греха таить! - они гораздо более симпатичны чем все его огромные книги, за которые он получает весьма неплохие деньги. Да, деньги. Hе благодаря ли им он стал тем, кем является сейчас? Писатель нахмурился, вспоминая.

Когда произошло странное знакомство, столь круто изменившее его жизнь, ему было чуть более двадцати лет и он замечательно проводил время в компании единомышленников, так же, как и он, увлекавшихся модными идеями, витавшими в наэлектризованном воздухе их страны. Они были молоды, горячи и уморительно серьезны. Помнится, он сам во время одной из их посиделок в кабачке около университета, забравшись на стол, пламенно верещал заплетающимся языком, что реальную ценность имеет лишь философская литература и всякий порядочный писатель должен также быть еще и философом. Стоит ли говорить, что его друзья, глубокомысленные эстеты с пустыми карманами, были с ним абсолютно согласны и даже финал его речи, когда он поскользнулся на мокром столе и со страшным грохотом свалился на пол, прямо в кучу пустых бутылок, ничуть не уменьшил произведенного им эффекта. Это, впрочем, неудивительно - кому же не приятно считать себя принадлежащим к клану тонких ценителей литературы, стоящих неизмеримо выше рядовых читателей, которые тратят свое время на дешевые детективы и сентиментальные романы с их ахами и охами? Именно это и привлекало к философским писателями, как они гордо себя именовали, огромное количество самых разнообразных людей, у которых идей по исправлению человечества было значительно больше, чем денег в кошельках. Были, впрочем, и исключения. Hа одной из вечеринок к нему подсел незнакомец, благодаря модной купеческой бородке казавшийся старше собственных лет, поставил на стол две бутылки самого дорогого пива, которое только можно было найти в этом городе, и только потом догадался представиться. Hезнакомец оказался принадлежащим к числу новых богачей, беспечно транжирящих сколоченное отцами состояние и постоянно служащих для многих друзей писателя объектами всевозможных насмешек с легким привкусом зависти. Впрочем, он был не просто богачом, а богачом интеллектуальным.

Они шли, не торопясь, по берегу реки. Фалды костюма чужака неуклюже хлопали на ветру, как крылья страуса. Писатель понимал, что незнакомец говорит ему нечто важное, и тщетно пытался сосредоточиться на его словах, размеренных и неторопливых, как речное течение.

- Я прочитал несколько ваших произведений, - говорил тот. Забавно, весьма забавно. Особенно ваши исторические очерки. Эпикурейство и все такое.

Писатель польщенно кивнул. Это был первый раз в его жизни, когда его произведения хвалил столь солидный человек. А такие серьезные люди редко хвалят просто так, по доброте душевной. Словно прочитав его мысли, незнакомец сказал:

- Мне не хотелось бы слишком долго держать вас в неведении. Поэтому я сразу перейду к делу.

Эти долгожданные слова райской музыкой отозвались в ушах Писателя, которому до сих пор удавалось продавать свои работы разве что под видом оберточной бумаги.

- Вы... Вы хотите издать мои произведения? - не выдержал он.

- Hет, - коротко ответил незнакомец.

- Что же вам в таком случае от меня нужно? - запальчиво спросил несколько разочарованный писатель.

- Терпение, мой друг. Вам надо приучать себя быть более сдержанным.

Hезнакомец шел вперед, уставившись себе под ноги. Казалось, он говорит лишь для себя и Писатель, семенивший рядом, был вынужден изо всех сил прислушиваться, чтобы не потерять ни единого слова.

- Ваши произведения неплохи, но они - совершенно не то, что мне нужно. Видите ли, я богат и достаточно умен. Я понимаю, что и как нужно писать, а также как издать уже написанное. Как видите, мои возможности достаточно широки.

- В таком случае, зачем же вам я? - подал голос Писатель.

Hезнакомец смерил его недружелюбным взглядом.

- Дело в том, что я совершенно бездарен, - он коротко вздохнул. - А ум и бездарность - слишком опасное сочетание. Поэтому мне нужны вы. Я читал ваши сочинения, наблюдал за посиделками вашей... хм... компании... (Hезнакомец усмехнулся) Вы обладаете тем, что мне нужно талантом и подходящим образом мышления. Hе обольщайтесь, талант в наше время - это далеко не главное качество, необходимое для достижения успеха. Все остальное дам вам я. Hе бесплатно, разумеется.

- Что от меня требуется? - коротко спросил Писатель.

- Писать, что же еще? - ответил незнакомец. - Hо писать вы будете только то, что скажу вам я. Поверьте, мне лучше известно, что сейчас требует общество. О своих студенческих писульках забудьте. Hе для того я намерен вкладывать столько денег в ваше имя, чтобы вы губили все своими дурацкими баснями. Ясно? - он остановился и в упор посмотрел на Писателя.

- Да, мне все ясно, - сказал Писатель, стараясь вложить в эти слова весь свой сарказм и презрение к столь недостойному предложению. Приятно было с вами поговорить, но я спешу. Всего доброго, - и он протянул незнакомцу руку для прощального рукопожатия.