«В том и проблема. Ты стараешься».

Я отправила в ответ эмоджи с большими глазами и десятком знаков вопроса.

Ее ответ пришел медленно.

«Странно не быть нужной. Мне вдруг стало сложно держаться».

Я потерла глаза.

«Радуйся, что не нужно нянчиться со мной и папой. Расширь базу клиентов. Проводи свободно выходные с друзьями, а не за сериалами Марвел со своей старшей сестрой-одиночкой».

В этот раз ответ пришел в ее недовольном стиле.

«Но мне нравится Джессика Джонс. Люк Кейдж — красавец».

Мои глаза подозрительно намокли. Я кашлянула, убирая эмоции из горла. Кен посмотрел на меня с тревогой.

«Ты помогала мне в старшей школе и колледже. С тобой мне было не так одиноко».

«Как все стало плохо», — она добавила злой эмоджи.

«Я защищу тебя от этого», — написала я.

— Мы на месте, — сказал Кен. Я убрала телефон. Я не собиралась придумывать, как лучше закончить разговор.

Лимузин подъехал к роще гинкго, листья, похожие на веера, дрожали на ветру. Мы хрустели белым гравием, пока шли мимо лиловых цветов глицинии, обрамленных бархатной веревкой.

— Вот и мы, — сказал Кваскви, раздражая весельем в голосе. Хоть кто-то этого ждал.

— Постойте, — сказал Кен. — Они придут за нами, — и два подростка возраста старшей школы с гладкими рыже-каштановыми волосами, собранными в длинные хвосты, ниспадающие ниже их колен, появились из-за глицинии. Простые белые накидки хаори и красные разделенные хакама придавали их коже жуткую бледность, но наряды подходили пейзажу. Я поняла, что один из них был парнем, и он был ниже девушки на фут. И он толкал инвалидную коляску.

Волосы были покрашены? Они подошли бы маминой семье. Может, Совет не был так и консервативен.

— О-мико-сан, — сказал Кен. — Жрица и ее брат. Это слуги Совета. Иные.

— Ага, — сказала я. — Это я поняла.

Кваскви уже вышел и улыбнулся мальчику.

— А в Токио умеют встречать гостей, — сказал он в стиле Джона Вейна, чего не было раньше. Он направился к инвалидной коляске.

Мальчик опешил, или его ослепили белые зубы Кваскви. Он покраснел на миг, а потом его лицо стало мраморным и спокойным. Он отодвинул коляску.

— Простите, но это для Хераи-сана, — он подошел к лимузину и открыл дверь. — Давайте устроим Хераи-сана удобнее.

«А в лимузине мы его пытали?» — эти двое уже меня бесили.

Жрица потянулась к руке папы, решительно сжала его рукав над голой кожей запястья. Она была грубой, но не дурой. Я постучала ее по предплечью.

— Как тебя зовут?

Она напряглась, глаза расширились на миг, словно я обозвала ее, а не спросила имя того, кто трогал моего отца.

Кен кашлянул. Он тихо сказал на английском:

— Мы не спрашиваем имена, — ах, да. Я забыла о силе имен. После того, как я выболтала имена Кваскви и Громовой птицы Улликеми в Портлэнде, из-за чего Кваскви тут и оказался, я должна была запомнить, что Иные по-особенному относились к именам. Я вздохнула.

— Мы проведем Хераи-сана в приемную. Совет продолжит знакомство, — сказала жрица на вежливом японском. Она сморщила нос. — Вам стоит освежиться до прибытия Совета.

Кен сжал до боли мое колено, когда я открыла рот для ответа. Я ударила его ладонью. Я сказала с напряженной улыбкой:

— Эта встреча — честь для нас. Благодарю за вашу доброту, — жрица не уловила мой сарказм. Она одобрительно кивнула и повезла папу по гравию.

Мальчик следовал за ней, говоря с Кваскви, оглянулся через плечо, а потом они пропали за густой глицинией. Я выпрыгнула из лимузина, Кен — следом.

— Эй, подождите нас.

— Все хорошо, — сказал Кен. — Поверь, они отведут его сразу к Юкико-сама и Совету.

— Что мне с ним делать? — я не сразу поняла, что Кваскви имел в виду. А потом я вспомнила, что знала о Кваскви. Обычно я быстрее замечала геев.

— Нужно относиться к этому серьезнее, — сказал Кен на английском. — Совет не оценит твои шутки.

Кен стал напряженным с тех пор, как сел в самолет. Я не знала, был ли Кен, с которым я познакомилась в Портлэнде, временным его обликом. Он все же был кицунэ.

— Я не шучу, — сказал Кваскви. — Тот парень — серьезный лис.

— Скорее волк, — сказал Кен. — Это Хоркью Камуи.

Кваскви провел рукой по волосам и поправил потрепанную кожаную куртку.

— Первые. Не шутки, — он испуганно взглянул на Кена. — Совет намеренно выбрал тех двоих. Они хитрые.

Я с вопросом посмотрела на Кена. Он нетерпеливо махнул рукой и пошел по тропе.

— Что? Что значит Хоркью Камуи?

Кен остановился посреди тропы, сжимая кулаки по бокам.

— Вы оба не понимаете силу Совета. Нельзя быть дерзкими. Они будут вас судить.

— Понимаю, — сказала я. — Я серьезно это воспринимаю. Я просто не пойму, почему вы так перепугались из-за тех подростков.

— Они Иные из Аину. Совет выбрал их встретить нас, потому что они знали, что с нами будет Кваскви.

— Пытаются задобрить меня. Вот блин. Им не нужно бояться маленького и старого меня, — сказал Кваскви.

Я бы приподняла бровь в стиле Спока, если бы могла. Кваскви понял мое недоверие. Он рассмеялся.

Кен нетерпеливо фыркнул и пошел по тропе, таща меня за локоть.

— Тебе стоит быть ближе к Хераи-сан.

— А? Ты же сказал, что он тут в безопасности. Что его тут примут с распростертыми объятиями.

— Опасности ему нет. Просто… будь ближе.

Тропа из гравия стала шире, мы попали во дворик, окруженный армией сосен, стоящих прямыми рядами по дюжине в каждом. Мощеная дорога вела глубже в рощу, чуть приподнималась. Столбик с указателями направлял в несколько стороне.

Древние иероглифы мне плохо давались. Одна стрелка была с надписью, которая начиналась с «хон», которая, как я смутно помнила, могла означать «центр», но я не знала, что за кандзи был рядом. Все те субботы, которые я скулила, пока папа заставлял меня учить их, поднялись во мне смутным туманом.

Когда я была маленькой, ощущение, что папа другой, было как аура, которая появлялась, когда мы ели вместе в ресторанах, или когда он приходил на мероприятия в школу.

«Я в Японии», — я была как во сне, не могла прочитать знак и словно вернулась с этим в детство. Или эта свобода была бонусным эффектом от молока с кофе во мне.

Кваскви указал на тропу.

— Мы отправимся к главному храму, Хондэн?

— Ты читаешь кандзи? — так не честно!

— Всегда полезно знать язык злых правителей.

От этого Кен снова поджал губы. Я мало понимала политику Иных, но он имел в виду, что Совет Японии как-то правил Иными даже в Штатах? Американка во мне была оскорблена.

Дальше на тропе красные хакама подростков пропали за углом в роще. Внезапно во мне выросло желание не упускать папу из виду. Я не знала, было это от предупреждения Кена или из-за пребывания в чужой стране, но я бодро обошла Кена и пошла к повороту, куда увезли папу, попала к низкому желтому зданию с традиционной изогнутой крышей с темной черепицей. В роще деревьев у грязной бетонной стены домик выглядел не так, как я представляла храм.

Мальчик склонился и отодвинул от входа трап, посмотрел на меня и поманил меня жестом, похожим на «уходи», какой я до этого видела только у папы. Большая белая табличка была с кандзи «ча» и «иэ». Чайный дом. Совет встречался в чайном доме? Значит, главный храм был где-то за деревьями. Я поспешила к входу, который был удивительно низким даже для людей из древности, которые были ниже нас, и вошла.

Мужчина ниже моей сестры был в блестящих штанах из искусственной кожи, темная рубашка была расстегнута и открывала мускулистую грудь без волос. Он склонился над креслом-коляской папы. Зализанные назад волосы и солнцезащитные очки низко на его носу придавали ему вид рокабилли, он напоминал танцора из Харадзюку из старого клипа Гвен Стефани.

— Что ты с ним сделал? — осведомился он.

— Простите, но я посмел ввести седативное в самолете, — сказал Кен, встав рядом со мной, чуть пригнувшись из-за низкого потолка. Разговор был на японском, но я едва понимала почтительное обращение в предложении Кена. Видимо, этот мужчина был из Совета. Он был кицунэ как Кен? Рокабилли не вязался с теми японскими мифами, которые я слышала.

Рокабилли медленно вдохнул сквозь зубы — папа так делал, когда был крайне недоволен.

— Так он обезумел?

— Он не безумен. У него бывают ясные моменты. В самолете ему было тяжело, — Рокабилли посмотрел на меня, словно его возмущало, что я вообще заговорила.

Волоски на моей шее вдруг встали дыбом от этого внимания. Я поежилась. Высокая женщина с красивой фигурой прошла в комнату. Ее кожа была белой, как молоко, а волосы блестели, напоминая слоновью кость. Ее глаза были темно-карими, радужка сливалась со зрачками, и от этого глаза напоминали черные прорези на вырезанном остром лице. Она подняла руку, рукав ее асимметрично вырезанного кимоно взмыл в невозможно изящном жесте. Она покачала головой. Рокабилли чуть сжался и притих.

Кен поклонился ей и замер в поклоне надолго.

Она опустила ладонь на плечо папы. А потом повернула к Кену с искусно приподнятой бровью, которая могла быть нарисованной на ее лице без ресниц и волос.

— Дочь Хераи-сан, — официально сказал Кен. — Кои Пирс сопроводила нас домой.

Она изящным взмахом ладони и запястья указала на папу. Кен кашлянул.

— Он должен проснуться через час. Есть еще один спутник, которого я должен представить.

Я огляделась. Леди приподняла бровь, поджав губы. Кваскви не было видно.

— Я его приведу, — Кен поклонился и попятился в комнатку в стороне. Без него я вдруг ощутила усталость и волнение из-за того, что осталась одна с Рокабилли и Снежной леди. Неловко. Но я же не могла оставить папу с ними? Почему Кен так долго?

— Почему на Пон-сума сидит синяя сойка? — сказал мужской голос из соседней комнаты. Рокабилли отодвинул бумажную дверь шоджи, и стало видно главную комнату домика, где лысый мужчина в оранжевой робе сидел в позе сэйза, ладони были сложены идеальным треугольником на коленях, он смотрел в окно.

Снежная леди и Рокабилли прошли в другую комнату. Я — следом. Кваскви явно нашел подростков. Они держали метлы из связанных камышей, словно пытались убрать синие перья с чистого гравия. Как только мальчик сметал кучку, синяя сойка на его плече сбрасывала еще перья. Жрица шла за ними с презрением.