— Да.
«Думай, думай», — должен быть способ оставить Кену послание так, чтобы Мидори не поняла. Я перебирала в голове все фильмы «Миссия невыполнима» и «Идентификация Борна». Ничего.
— Идите вперед, — сказала я как можно невиннее.
— Нет, я тебя дождусь.
«Не выпускает из виду», — план с посланием на бумажном полотенце на парковке не работал. Он мог и не помочь. Кто знал, доберется ли Кен до этой парковки. И полотенце могло сдуть, или его забрали бы старики в белых перчатках, нанятые для этого.
Глупая идея. Будь я Кеном, где бы я искала следы, оставленные ему?
Кофе.
Я вышла из туалета. Парковка делилась на две части — людный кафетерий, где пахло карри и обувью, где аккуратными рядами стояли столы с не очень чистыми путниками, и большая секция, полная витрин с сувенирами в мешочках и коробочках. Там было печенье с черным кунжутом, пирожные с зеленым чаем, пирожки в форме рыб, полные сладкой пасты из красных бобов, и разные виды рисовых крекеров, и я хотела остановиться и попробовать угощения из коробочек на краю витрин.
Но меня манили маленькие магазины возле лотка с сувенирами — две витрины с банками горячего и холодного кофе. Я устремилась к горячему кофе, Мидори спешила за мной. Я тянулась к пачкам печенья у кассы, споткнулась, и башня розового печенья разлетелись от протянутой руки.
Зазвучало оханье и вскрики. Я выпрямилась.
— Прошу прощения.
— Нет-нет, — сказала девушка с желтым фартуком, подбегая. — Все в полном порядке, — мы замерли на неловкий миг, понимая, что все было не в порядке, а потом Мидори вздохнула и согнулась, чтобы поднять коробку.
Это вызвало еще больше волнения. Другая девушка из-за стойки присоединилась к первой.
— Нет-нет, — она стала хватать пачки слева и справа.
Я посмотрела на горячий кофе, легонько сжимая кончиками пальцев карандаш для бровей. Там было шесть брендов горячего латте в банках. Я выбрала ярлык с зеленой горой на полке слева и сверху. Обертка была знакомой, зеленый луг и гора заставили меня подумать о горе Худ. На белом снегу горы я быстро нарисовала рыбу и написала английскими буквами «Хераи». Я взяла две банки латте.
— Ай! — очень горячие. Я уронила их на полку. Мидори подошла, и я повернулась к холодному кофе. Она с подозрением посмотрела на меня. — Можно купить это? — я подняла латте с абрикосом. Я затаила дыхание, надеясь, что она не посмотрит на полку с горячим кофе, но она забрала латте из моих рук и пошла к кассе, куда вернулись девушки в фартуках.
Они с сочувствием переглянулись, пока Мидори платила за мой латте. Я с трудом помешала себе оглянуться. Мы вышли под лучи теплого солнца, но я замерла на вершине лестницы, залюбовавшись горой с белой вершиной вдали. Я думала, что гора Фудзи напоминала мне гору Худ, но это была другая гора, почти идеальный близнец.
Пон-сума вдруг оказался возле меня, хоть я не видела, как он вышел из фургона. Он не пустил меня дальше, протянув руку, словно ждал, что я побегу.
— Тебе нужно увидеть Черную Жемчужину, — мне стало не по себе. Черная Жемчужина. Пон-сума тоже стал говорить загадками. — Тебе нужно в деревню Хераи. Поверь, — он схватил меня за левое предплечье голыми пальцами.
«Ох, что он творит и зачем?».
Гора, парковка и синее небо пропали, словно краска стекла с холста. Лед пробежал по моим венам, заморозил мышцы и сделал кровь медленной, вкус соли покрыл мои губы, снежинки замелькали перед глазами.
Белизна. Так много белого, знакомая боль за белизной. Тени медленно появлялись на чистом пространстве, вдали были силуэты темнее, наверное, деревья. Я шла по снегу под пасмурным небом. Резкое дыхание звучало в ушах, я оглянулась и проверила, что сестра следовала за мной по тропе, которую я протоптала в белизне. Холодно. Еще шаг. Ветер жалил мои открытые щеки. Еще шаг.
Наступила ночь, небо пылало ледяным огнем триллиона звезд. Лес был серебряным, сиял в ночи. Сестра брела сзади, мы вошли в лес, серебряные ветки и листья отражали звезды, и я могла видеть даже в чаще. Стало видно реку, она вилась глубже в лес, и я шла вдоль нее. Вскоре деревья стали золотыми. Впереди появился дом с изогнутой крышей на балках. Геометрические узоры украшали крышу. С одной стороны было нарисовано пасмурное небо, с другой — солнечное.
Волнение заполнило мои вены. Я зашагала быстрее, желая вернуться домой, забралась на лестницу. В большой комнате старушка горбилась у угасающего костра. Колыбели висели с потолка на веревках и покачивались от невидимого ветра вокруг нее.
Мир кружился, сбившись с оси. Огонек, рожденный из чего-то другого, не от золотых деревьев, дома и колыбелей, загорелся в моем животе. Я замерла. Имя присоединилось к соли у меня во рту. Кои.
Это был фрагмент сна Пон-сумы, фрагмент сердца пульсировал духом жизни. Честный, как фрагмент Кена с бегом по лесу. Чистый как снег. Опасность была в треске свечей, но золотой лес был полон терпения.
Кен звал его волком на странном языке. Это отличалось от легенд об оборотнях, с которыми я была знакома. Но я смогла поглотить этот фрагмент зимнего леса, и мой огонек уже хотел сжечь больше того холода. Я могла вобрать в себя жизненную силу Пон-сумы через этот фрагмент, набраться сил и одолеть Бен и водителя.
А потом? Я отпрянула от Пон-сумы, задыхаясь, словно пробежала милю, склонила голову, чтобы спутанные волосы закрыли мое лицо. Я уперлась локтями в перила лестницы. Виски пульсировали, начиналась мигрень.
Я могла доехать сама до Токио? Пон-сума похитил меня, да, но он по своей воле поделился фрагментом сна от своего сердца. Я не ощущала плохой воли в этом сне, только терпение и притяжение к той земле, покрытой снегом, от которого в груди болело. Теперь он ждал, пока я приму решение, опустив руки по бокам, словно показывая, что больше не дотронется до меня, намекая, что он знал, что делал, трогая меня.
Рокабилли и монах из Совета относились ко мне только с подозрением. Они не стали бы трогать мою кожу, чтобы спасти жизнь. Чувство было взаимным. То, что я доверяла Кену, не означало, что я доверяла его начальникам.
Вдруг моя уловка с рыбой на банке кофе показалась глупой, и жар стыда затопил мою шею и спину. Я не была из «Миссии невыполнима». Я была растеряна в Японии, но было не по себе и в Портлэнде, когда появился маньяк и дух дракона. Не Кен справлялся с морским драконом. Я его выпустила.
И почему я злилась? Я сжимала и разжимала кулаки, Пон-сума смотрел на меня так, словно я была зефиром, который слишком долго пролежал в микроволновке.
Я съела небольшую порцию фрагмента его сна. Волосы на его висках стали завиваться от пота. Он побледнел?
Мидори вышла из магазина, согнулась и подняла мой латте оттуда, где я его уронила.
— Вот, — сказала она.
Жестокая пытка. Словно что-то со вкусом абрикоса могло унять мою жажду по чему-то со вкусом кофе. Я все равно взяла его и кивнула.
— Мы отправимся с вами в деревню Хераи за объяснением, но я ничего не обещаю. И, если попытаетесь снова накачать папу тем препаратом, я высосу всю энергию из твоей души. Мне не нравится, что вы нас похитили.
— Понятно, — сказал Пон-сума, а Мидори сказала в это время:
— В деревне Хераи ты поймешь, почему нам нужно было скорее убрать Хераи Акихито от Совета.
Пон-сума прошел по парковке, озаренной солнцем. Я задрала лицо к небу, упиваясь теплом, пытаясь ощущать не только одиночество, злость и страх.
* — иврит
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Еще пару часов в фургоне Мидори и Бен вели банальную беседу. Был некий ютубер Сусуру, который снимал себя, пока ел рамен каждый день в разных ресторанах Токио. Похитители должны были проводить время продуктивнее. Например, тренироваться или обсуждать захват мира. Ох. Папа в это время спал, и Пон-сума приглядывал за ним.
После того, как он в пятый раз сжал запястье папы и считал пульс, глядя на время на телефоне, я решила, что мое недовольное молчание не заставляло их испытывать вину.
— Ты медсестра, что ли?
Пон-сума пожал плечами.
— Работаю в доме престарелых.
Я представила таких как Кен, Рокабилли и Снежная леди в инвалидных колясках.
— В доме Иных?
Он чуть сдвинул брови. Вопрос, видимо, был глупым. Пон-сума покачал головой.
— Он не пришел в сознание.
— Папа много спит.
— Седативное уже должно было выветриться. Юкико-сама сделала это?
— Юкико? Снежная леди из Совета в храме Ясукуни? Нет. Он был таким четыре года. Врачи решили, что это Альцгеймер. Это было до того, как я узнала, что он — баку, который отказывается есть сны.
— Отказывается? — Пон-сума не обрадовался. Он не ждал ответа. — Бен, — позвал он. — Проблема.
Бен обернулась, увидела лицо Пон-сумы и придвинулась к их части фургона.
— Мы миновали Нинохэ-мачи. Сорок минут, и мы будем в Хераи-мура и поедим.
Пон-сума схватил ее за предплечье. Он явно любил хватать за руки.
— Хераи-сан отказывается есть сны.
Бен повернулась ко мне с таким же выражением лица, как у Кена, когда я ворвалась в кабинет профессора-маньяка, чтобы спасти Марлин. Зло сдвинутые брови и темные узкие глаза.
— Давно он такой?
— Точно не знаю, — пролепетала я. Головная боль не отступала, и сходство Бен с Кеном сбивало с толку. Латте с абрикосом, который я выпила от отчаяния, только усилил жажду кофе, и теперь я едва держалась.
Я не боялась злого лица Кена, и я не собиралась бояться его сестры. Папа уловил напряженную атмосферу. Его дыхание стало быстрым, неровным, глаза закатывались под веками.
— Я только узнала об Иных пару недель назад. Я была занята морским драконом из Армении, заточенным в миф, и его злым слугой-человеком, так что не успела пообщаться с папой.
— Если Хераи-сан не может больше есть сны, то все зря. Мы…
Пон-сума перебил ее:
— Есть другой способ, — он кивнул на меня. — Она — баку.
— Малышка баку. У меня нет опыта, — сказала я.
— Малышка? — повторила Бен.
— Так меня прозвал Кваскви.
Пон-сума помахал рукой под носом.