Александр Воронов

Посвящается Виктории

Существует Великое Желание, живущее в глубине нашего сердца. Это желание вернуться домой. Вернуться в наш предвечный дом, который мы оставили ради человеческого странствия.

Как найти дорогу назад? Где тот единственный, ведущий к дому путь?

Наша жизнь определяется тем, что мы хотим. Уводят ли желания нас в сторону, или, наоборот, несут к цели?

Желания — основа действия. Действия создают нашу карму. Мы пожинаем то, что посеяли, но часто, оглянувшись вокруг, совершенно не в состоянии понять, каким образом оказались там, где находимся, и каким же образом все это с нами произошло.

Все начинается с того, чего мы хотим. Что же мы действительно хотим? Там, глубоко, сокрытое мелкими ежеминутными хотениями, разве не существует одно всесокрушающее Желание?

Да, существует. Это желание вернуться к Самому Себе. Желание вернуться домой.

Поиск истины всегда был дорог русскому сердцу. Именно поиск, поскольку едва ли мы найдем в русской истории человека, постигшего истину. Россия пока не дала миру ни Будды, ни Христа, но искателей было, есть и будет великое множество, и до тех пор, пока найденные ими крупицы не сплавятся в единый драгоценный кристалл непрерывной духовной традиции, русский поиск будет продолжаться. И поиск этот — поиск синтеза.

Голова России на Западе, но корни — глубоко на Востоке. Из этой двойственности проистекает непреходящее желание русского человека узнать и разрешить все навсегда и окончательно, разрубить одним махом все узлы, поставить на кон все, а там уж как Бог даст. Все это не приводит, однако, к тому, в чем Россия действительно и глубоко нуждается — к созданию подлинной эзотерической традиции, где найденные и сохраненные сокровища духовных прозрений бережно передавались бы от сердца к сердцу, как это всегда и было в школах мировой мудрости.

Быть русским трудно. Наше свойство — выбирать мучительные пути. Но я верю, что долгий и трудный путь российских искателей-одиночек, часть которого уже пройдена, приведет к появлению новой духовной традиции, о которой говорил Рамакришна и которую тибетские ламы называют Северная Шамбала. Свет придет с Севера.

Те неисчислимые страдания, что выпали на нашу долю в результате безумной попытки немедленно организовать царство справедливости, изменили сознание народа. Реки невинно пролитой крови заставили русских выработать редкое качество — умение отличать подлинное от фальшивого. Заполонивший Запад поток лжегуру в России невозможен. Узнавший на собственной шкуре, что такое ночной стук в дверь, русский не отворит ее теперь всякому.

Годы коммунизма сгустили ауру нации, парадоксальным образом сплотили людей и сместили фокус сознания внутрь. И вот, заведенная до отказа пружина, начала распрямляться. В пестрой мозаике и движении духовной жизни России конца ХХ — начала ХХI века начинает проступать то будущее, ради которого было совершено Великое Русское Жертвоприношение.

Oб одном из тех, кто готовил это будущее, — эта книга.

В сердце тьмы сияет ослепительный свет.

Мне было, кажется, лет четырнадцать, когда я из дома на улицу и остолбенел. Надо мной — высокое весеннее небо, вокруг — цветущие деревья. Я застыл в изумлении, охваченный невыразимым вопросом: что это все такое? Этот вопрос пронзил меня насквозь и наполнил сердце недоумением и восторгом перед зияющей тайной бытия. Я обернулся по сторонам, потрясенный новым, вдруг открывшимся мне миром; все эти люди и дома вокруг были уже не просто домами и людьми, повсюду присутствовала живая, ошеломляющая тайна. Все на самом деле оказалось совсем не так, как я раньше думал и представлял себе. Как оно все на самом деле, я не знал, но понимание того, что мир вокруг безымянен, неописуем и бесконечен, обрушилось на меня со всей свежестью еще неизведанного восторга.

Четыре годя спустя я наткнулся на книжку, которая впервые приблизила меня к ответу. Это была "Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды", 19-й том собрания сочинений Ромена Роллана, издания 1936 года. Я до сих пор не могу понять, как этот том мог появиться в разгаре сталинских репрессий. В 1972 году, когда я напал на эту книгу, практически вся духовная и мистическая литература была доступна либо в Самиздате, либо в редких западных изданиях. Были и рукописи: мне попадались рукописные книги по Агни Йоге.

Все это напоминало средневековье, но разве можно забыть то радостное чувство, когда, раздобыв запрещенную книгу, ты летел домой, чтобы, с трудом разбирая мутную машинописную копию, приобщиться к чему-то настоящему! Книги имели цену. Достать их было нелегко, за чтение можно было поплатиться свободой. Кроме того, подцензурная культурная ситуация создала замечательный фильтр: плохих книг в Самиздате практически не было.

Рамакришна и Вивекананда стали моими первыми учителями жизни. Позже пришли Рамана Махарши, Йогананда, Нисаргадатта Махарадж, Кастанеда, Гурджиев и многие другие. Но Рама- кришна и Вивекананда были первыми, кто указал мне на выход из клетки, именуемой миром.

На протяжении последующих лет я прочел все доступные мне книги по йоге, оккультизму и восточным религиям, однако чтение ничего не меняло в жизни. Книги давали некоторые знания, надежду и иногда опьяняли, но другие измерения сознания и постижение истины оставались все тем же призрачным миражом, что и раньше. Жизнь продолжала идти своей свинцовой поступью, и ничто из окружавшей меня реальности не соответствовало далеким и прекрасным восточным миражам, населявшим мое сознание.

В чтении книг существовал некий барьер, напоминавший стеклянную стену: можно было сколько угодно любоваться волшебными образами по ту сторону, но не было никакой возможности пройти сквозь стекло. Как следствие, угнетенное состояние духа стало моим привычным состоянием, чему, конечно, способствовали и родные реалии совдействительности. Жить и осознавать то, что тебе никогда не доведется увидеть мир за пределами империи, было невыносимо. Ситуация напоминала историю с обезьяной и апельсинами.

Перед клеткой, где сидит обезьяна, лежат два апельсина. Один из них близко, можно дотянуться, но он гнилой. Другой апельсин свежий, но дотянуться до него невозможно. Выбор у обезьяны небольшой: либо съесть гнилой апельсин, либо любоваться свежим.

Много времени и усилий было потрачено на то, чтобы пробить лбом стеклянную стену. Сидение с закрытыми глазами и скрещенными ногами ни к каким духовным достижениям не приводило. Большинство моих одиноких медитаций вызывало разве что ощущение сильного давления между бровями, что-то вроде надвигающейся головной боли. У меня не было ключа, и книги этот ключ не давали.

Несколько раз, впрочем, мне удалось достигнуть места, которое я называл «экран». «Экран» напоминал завесу, состоящую из ослепительного мрака. Свет и тьма были здесь одним. Они были сплавлены в одно всепоглощающее сияние, исходящее из таинственного источника, и сила этого черного сияния была невыносима. Я открыл единый источник света и тьмы, но этот источник был глубоко скрыт. Он был скрыт «экраном», пройти который не позволял страх. Это был страх самопотери и растворения в неизвестном. То, что «экран» потребует от меня жертвы, — было совершенно ясно. В жертву необходимо было принести свое «я», и к этому я еще не был готов.

В обычной жизни меня не покидало ощущение, что в моей голове прокручивается бесконечная пленка одних и тех же давно опостылевших мыслей, и их монотонное и бессмысленное чередование создавало тот мир, в котором я живу. Чтобы изменить мир вокруг себя, я должен был что-то с этой пленкой сделать. Нужно было либо ее остановить, либо сменить. Как сделать то или другое, я не имел ни малейшего понятия. Чем больше я бился лбом о стеклянную стену, тем меньше оставалось надежды на то, что можно действительно что-то изменить. Моя жизнь напоминала разбитую повозку, влекомую слепой лошадью неведомо куда, и холодный ветер отчаяния задувал прямо в лицо.