– Черномазый? Сейчас разберемся. – Она поправила свою шляпу. – Стой здесь и присмотри за коляской.

Гордо прошествовав сквозь толпу собравшихся возле школьных ворот ребятишек, она направилась на поиски директора. Господин Экклес был робким боязливым человечком. Когда Юлия увидела перед собой это забитое существо, ее тактика тут же изменилась.

– Господин Экклес, я хотела бы обсудить с вами вопрос, касающийся моего сына. Его зовут Чарльз. Чарльз Хантер.

Господин Экклес занервничал еще больше.

– Я не думаю… – застенчиво начал он.

– Нет. Нет. Вполне возможно, вы не не знаете его. Он только сегодня начал ходить в школу. Тем не менее, я очень расстроена, господин Экклес, хотя могу быть абсолютно уверена, что такой чувствительный и любящий детей человек, как вы, поймет переживания бедного мальчика, которого обозвали… – здесь она сделала паузу и еще ниже опустила шляпку, словно для большего эффекта, – кое-кто из мальчиков назвал его черномазым.

Услышав эти слова, господин Экклес сделал большие глаза.

– Какой ужас. Мне так неловко. Чего вы хотите от меня?

Юлия подумала и сказала, что, по ее разумению, подобный случай мог бы стать предметом обсуждения на школьном собрании, где следовало бы расставить все точки над «и», разъяснив детям, что Чарльз пошел в родственников по линии матери, а они все родом из Уэллса, где, как хорошо известно, в горах живет народность, которая отличается своим невысоким ростом, смуглым цветом кожи и ангельским голосом.

– Кстати, у Чарльза прекрасный голос, – добавила она.

В душе господин Экклес вовсе не думал, будто лекция о родословной Чарльза может повлиять на отношения на игровой площадке. Ему было ясно, что ребенок рос «маменькиным сынком», и теперь должен платить за свою изнеженность и мягкость. Однако Юлии он улыбнулся.

– Я прослежу за этим сам, а их учителя попрошу быть к нему повнимательнее.

Юлия вернулась к Чарльзу с коляской и осталась вполне довольна собой. Она пригласит господина Экклеса на чай, чтобы тот, когда придет время, посодействовал Чарльзу в сдаче выпускного экзамена после начальной школы с гарантией поступления в среднюю школу.

Юлии к тому времени еще не было тридцати, Уильям только что разменял свой третий десяток. Господин Фурси сделал его своим равноправным партнером и все меньше и меньше времени проводил в лавке. Это очень устраивало Уильяма, потому что, как бы сильно ни любил свою семью, он чувствовал себя сторонним наблюдателем в безукоризненно чистом домике с двумя тихими благовоспитанными детишками. Ему действительно совсем не приходилось их видеть, кроме нескольких часов во время субботнего ужина, когда Юлия, разделав тушку цыпленка, накладывала первую порцию в его тарелку, а он тем временем послушно сидел во главе стола. После еды Уильям помогал ей убирать со стола и мыть посуду, а затем шел на свой участок. Там он работал по нескольку часов до наступления темноты и приходил домой поздно вечером, особенно летом.

Юлия ничего не имела против.

– В этом году просто замечательная капуста, – говорил Уильям. – Только взгляни, какая репа. – И что бы он не принес на кухню, все показывал Юлии с такой гордостью, что ей ничего не оставалось, как восхищаться этими овощами, чтобы не разочаровать мужа.

«Насколько непритязательный человек: как мало ему надо для счастья», – думала Юлия. Изредка они ходили в кино, оставляя детей под присмотром пожилой соседки. Юлии нравились американские фильмы с красивыми танцами и любовными драмами, а Уильям предпочитал вестерны. Если фильм оказывался скучным, тогда проявлялась дурная привычка Уильяма: он откидывал голову на спинку сидения и громко храпел.

В последний раз, когда они ходили вместе в кино, вдруг во время особо страстной сцены фильма раздался необыкновенно раскатистый и заливистый храп.

– Проснись! – зашипела Юлия, пихая его локтями в бок, – проснись, идиот!

Уильям, крепко заснув, почувствовал резкую боль от ее острого локтя и подпрыгнул.

– Что? Что? В чем дело? – к тому времени зрители зашипели на них обоих. Юлия в слезах ринулась к выходу, Уильям последовал за ней.

– Я больше никогда не пойду с тобой в кино, – рыдала она. – Я не позволю тебе делать из меня идиотку!

Уильям покраснел и совершенно растерялся. «Как может тот, кто ненавидит любое проявление романтических чувств дома, сидеть и пялиться во все глаза на это на экране. От этого, кажется, можно свихнуться», – думал он про себя. Однако вслух не произнес ни слова, поскольку считал, что ему повезло с такой женой, как Юлия. Она безупречно вела хозяйство, и у них было двое прекрасных детей. Только вот время от времени его мучила невыносимая боль в пояснице. Иногда вид полногрудой девушки, пришедшей к нему в лавку, дико возбуждал его и он оказывался на грани вероломства. Дома, несмотря на то что они с Юлией спали в одной кровати, она крайне редко позволяла ему заниматься любовью. Даже в тех случаях, а их можно было сосчитать на пальцах, когда Юлия разрешала супружескую близость, он знал о ее неприязни к этому акту и чувствовал себя скотиной за подобное осквернение ее тела.

Много лет спустя он вынужден был признаться Чарльзу во время одной из не частых бесед на весьма щекотливую тему:

– Видишь ли, секс – это не совсем то, что нам подают в красивой упаковке.

В ответ Чарльз только снисходительно улыбнулся. К тому времени ему было известно о сексе все.

– Думаю, ты прав, отец! – Они возвращались домой пешком в полном молчании, и Уильям ощущал горькое чувство невостребованной необходимости поговорить со своим сыном, а Чарльз тем временем представлял теплый и влажный гротик Бренды Мейсон.

Хулиганство на игровой площадке в начальной школе не прекращалось. К счастью, Чарльз нашел себе друга, который даже не показался мальчику чужаком.

– Ты тоже из Уэллса? – спросил его Чарльз, набравшись храбрости.

– Нет, я – еврей.

– Как это? – удивился Чарльз.

– Это такая религия. Она отличается от протестантской и католической… просто отличается, и все.

Чарльз посмотрел на него.

– Как тебя зовут?

– Эммануэль. Но многие называют меня просто Муня.

– Меня зовут Чарльз Хантер, – и очень церемонно (как учила мама) пожал Эммануэлю руку. Вскоре дети стали неразлучными друзьями.

Юлия обрадовалась, услышав о новом друге Чарльза, но радость слегка померкла, когда она узнала его имя – Эммануэль Коухен.

– Чем занимается его отец? – спросила она у Чарльза, выискивая зацепку, чтобы отнести его к разряду «плебеев», неподходящих для дружбы с Чарльзом.

– Кажется, он говорил, что отец владеет в Бридпорте мужской галантереей «Бентли».

– Ну, ладно, пусть так, – ответила Юлия. – Пригласи его на чай, а там – посмотрим.

Чарльз обрадовался приглашению на чай, так как оно означало реальную возможность обрести собственного друга. Тогда у него имелась только сестренка, младше его на два года, но уже сейчас это была мама в миниатюре. Тем не менее, у него оставалось на себя мало времени. Мать проверяла, чтобы он, придя из школы, умыл лицо и руки, затем выпил чашку чая с пирожным. Сразу после этого ему следовало подняться в свою комнату и заниматься. Даже перед тем, как Чарльзу еще только предстояло пойти в начальную школу, Юлия уже обучала его чтению и письму. В раннем возрасте, когда было поменьше работы по дому, она задавала ему примеры и предлагала темы для небольших рассказов. Она нисколько не сомневалась, что ее сын – гений, что наступит тот счастливый день, когда этот факт признает весь мир.

В отношении Элизабет она так не волновалась. Гораздо важнее научить ее вести хозяйство и готовить, а потом удачно выдать замуж. Дочь помогала матери во всем. Она была жизнерадостным и благоразумным ребенком. Очень быстро раскусив требовательный и вспыльчивый характер матери, она старалась как можно меньше выводить ее из себя. Элизабет пыталась наладить взаимоотношения с отцом, однако он годился только в детстве, пока она была совсем крошкой и каталась на его большом колене. Как только девочка научилась самостоятельно ходить, между ними начала расти полоса отчуждения. Его прохладное отношение обижало ее, и она начинала расспрашивать мать.