Они сидели с Иоэлем на лужайке и говорили о том, что нового в отделе, пока к ним не присоединилась Авигайль. При ней они стали обсуждать проблему «религиозного засилья» в стране. Патрон подарил Нете новую книгу стихов Далии Равикович «Настоящая любовь» и посоветовал Иоэлю при случае прочесть стихотворение, которое начинается на седьмой странице и кончается на восьмой. Иоэлю он привез бутылку великолепного французского коньяка. Только во второй свой визит, оставшись с Иоэлем в саду с глазу на глаз, он рассказал в общих чертах о некоем провале, случившемся в Марселе. И без всякой видимой связи упомянул дело, которым Иоэль занимался полтора года тому назад; похоже, пытался намекнуть, что дело это не закрыто или, точнее, было закрыто, но сейчас, в известном смысле, открыто заново. Возможно, потребуется кое-что прояснить и «украсть у Иоэля полчаса или час его времени». Разумеется, только с его согласия и когда ему будет удобно…

Иоэлю показалось, что он ощутил в словах Патрона или за ними дуновение легкой иронии, какое-то завуалированное предупреждение. Но, как и всегда, было трудно уловить в полной мере, что же скрывается за принятым Патроном тоном разговора. Случалось, он говорил о важном или волнующем тоном шутки, как о погоде. А когда и в самом деле шутил, лицо его по временам принимало выражение едва ли не трагическое. Бывало, что по ходу беседы тональность менялась, а лицо оставалось бесстрастным, словно он складывал в уме длинные колонки цифр. Иоэль попросил объяснений, но Патрон перешел на другую тему — улыбнулся, как ленивый, сонный кот, и напомнил о проблемах Неты. Несколько дней тому назад он случайно наткнулся (потому и заехал) в одном журнале (захватил его с собой) на статью, в которой рассказывается о новом методе лечения, разрабатываемом сейчас в Швейцарии. Правда, это всего лишь популярная статья… Журнал он привез Иоэлю в подарок. Его тонкие и нервные, как у музыканта пальцы, не зная покоя, плели сложную цепочку из сосновых иголок, осыпавшихся на садовую мебель. (Иоэль спросил себя, не страдает ли Патрон все еще от того, что бросил курить. Хотя вот уже два года, как он разом покончил с привычкой прикуривать одну от другой сигареты «Гитана»…) Кстати, не надоело ли Иоэлю ухаживать за газоном? В конце концов, он всего лишь снимает здесь квартиру? Может быть, он захочет вернуться на работу? Хотя бы на полставки? Речь идет, разумеется, о должности, не требующей постоянных разъездов. В отделе планирования, например? Или в аналитическом отделе?

Иоэль сказал: «Не так, чтобы…» И Патрон тут же переключился на другую тему — недавнее событие, всколыхнувшее всю прессу. Он уточнил для Иоэля некоторые подробности, хотя и не все. По обыкновению, он описывал событие так, как виделось оно каждому из участников и как представляли его те, кто наблюдал за происходящим со стороны. Каждая из противоречащих друг другу версий излагалась им с пониманием и даже с некоторым сочувствием. Свое собственное мнение гость оставил при себе, хотя Иоэль и поинтересовался им.

В отделе Патрона называли Учителем, не вкладывая в это слово какого-то высокого смысла, а так, будто это и было его личное имя. Возможно, по причине того, что Патрон в течение многих лет преподавал всеобщую историю в одной из средних школ Тель-Авива. Даже достигнув высокого положения на служебной лестнице, он продолжал день или два в неделю преподавать историю. Довольно полный, холеный, подвижный, с редеющими волосами и располагающим выражением лица, он походил на финансового советника, не чуждого любви к искусству. Иоэль легко мог представить себе, что Патрон и в самом деле хорошо преподает историю. Что же касалось дел служебных, он умел каким-то поразительным образом свести самые запутанные ситуации к простейшей дилемме: да или нет. И наоборот, был способен с самого начала разглядеть клубок хитросплетений в ситуациях, на первый взгляд казавшихся вполне ясными.

Вообще-то Иоэль не любил этого вдовца с его утонченными манерами, по-женски тщательно ухоженными ногтями, шерстяными костюмами и галстуками спокойных тонов, выбираемыми с некоторой долей консерватизма. Два-три раза в делах служебных этот человек обошелся с Иоэлем довольно безжалостно. И даже не попытался — хотя бы для виду — смягчить удар. Иоэль ощущал в нем потаенную жестокость сонного, отъевшегося кота. И не понимал, чего ради Патрон утруждает себя визитами. И что стоит за его загадочным замечанием по поводу дела, которое было закрыто, но открылось вновь. Дружба между ним и Патроном представлялась ему столь же абсурдной, как любовные утехи с дамой, врачующей глазные болезни, в момент исполнения ею профессиональных обязанностей. Однако он испытывал уважение к интеллекту этого человека и чувство признательности, суть которой не мог уяснить. Впрочем, теперь это уже не имело значения.

Гость извинился, встал из гамака и направился в комнату Неты. Полнеющий, абсолютно гражданский человек. Запах его лосьона после бритья был похож на запах женских духов. Дверь за ним закрылась. Иоэль, шедший следом, услышал из-за двери его низкий голос. И голос Неты, почти шепот. Слов он разобрать не мог. О чем они беседовали? Неясный гнев поднимался в нем. Он тут же рассердился на себя за этот гнев. И пробормотал, закрыв уши руками: «Глупец».

Возможно ли, чтобы за дверью Учитель и Нета и обсуждали что-то, имеющее отношение к нему? Секретничали у него за спиной? Советовались, что с ним делать? Ему вдруг почудилось, что Нета тихонько хихикает. Но он тут же напомнил себе, что это невозможно, и снова рассердился на себя — за мимолетное раздражение, за бессмысленную ревность, за мелькнувшее искушение ворваться в комнату, не постучавшись. В конце концов он пошел на кухню и через три минуты вернулся с бутылкой яблочного сидра, извлеченной из холодильника и двумя высокими стаканами, где болтались с кубики льда. Прежде чем войти и подать им прохладительное, он постучался и выждал какое-то время. Он застал их сидящими на широкой двуспальной кровати и погруженными в шашечную партию. Никто не смеялся, когда он вошел. На мгновение показалось, что Нета тайком подмигнула ему, еле заметно. Но потом он решил, что она просто моргнула.

С рассвета до заката он был свободен. И дни становились похожими один на другой. То здесь, то там улучшал он что-нибудь в доме. Прикрепил мыльницу в ванной. Установил новую вешалку для верхней одежды. Починил крышку с пружиной для мусорного бачка. Подправил мотыгой лунки вокруг четырех фруктовых деревьев на заднем дворе. Отпилил сухие ветки и смазал специальным составом места срезов. Он переходил из комнаты в комнату, наведывался на кухню, на террасу, в беседку с электродрелью, и длинный электрический шнур, влачился за ним, как шланг кислородной установки — за водолазом. Инструмент наготове, палец на кнопке, глаза ищут, куда бы вонзить сверло… Случалось, что по утрам он садился перед телевизором и смотрел детские передачи. Закончил подстригать живую изгородь. И со своей стороны, и со стороны соседей. Порой он передвигал с места на место мебель, а назавтра возвращал ее в прежнее положение. Сменил резиновые прокладки во всех кранах. Покрасил заново навес над стоянкой возле дома, потому что заметил на одном из столбов, поддерживающих навес, небольшие пятнышки ржавчины. Починил засов на калитке. Прикрепил к почтовому ящику написанное крупными буквами обращение к разносчику газет: «Пожалуйста, кладите газеты в почтовый ящик, а не бросайте их на газон перед входом». Смазал дверные петли, чтобы навсегда покончить со скрипом. Ручку, которой писала Иврия, отдал в мастерскую, чтобы почистили и сменили перо. Лампу в изголовье широкой кровати, на которой спала Нета, поменял на более мощную. От розетки в коридоре, где на тумбочке стоял телефон, протянул дополнительную линию в комнату матери и Авигайль, чтобы у них был свой аппарат.

Мать его сказала:

— Еще немного — и ты начнешь ловить мух. Лучше бы пошел в университет и послушал какие-нибудь лекции. Или сходил поплавать в бассейне. Повидал бы людей.