Грибов, там же, в Москве:

— Если бы не сосед мой заводной, так и не видать бы этого безобразия. Вот чудной мужик попался! Мне б на бережочке с удочкой посиживать, а он заладил свое, как пластинка заевшая: мол, поехали, комплекс, комплекс, комплекс, современное производство… И все говорил, дескать, одного жаль — ехать далековато, глядишь, целый день уйдет. Ну и допек наконец. И откуда у меня интерес какой-то появился, я ведь от сельского хозяйства, чего скрывать, далек очень, но так получилось… Договорились, собрались, а на следующее утро, спозаранку, сосед мой на мотоцикле подкатил. Жена с собой провизии собрала, проводила. Поехали. Только ехать нам долго не пришлось — сразу же за околицей у стожков останавливает он мотоцикл и говорит: мол, перед дальней дорогой перекусить не помешает. А сам достает из ватника бутыль с самогоном. Я не слишком пространно? Нет? Ну так вот…

Виталий Кузьмич Сенной, зоотехник Чугунки:

— Извините, все дело в том, что накануне Курым, то есть Коровин, бригадир бывший, в очередном мероприятии не участвовал. Каком? Знаете, у нас так повелось, что после сева или еще какой ударной работы премию дают. Жены, конечно, денег этих и в глаза не видят, не в том суть, традиция, знаете ли, даже саму премию не иначе как "на пропой" называют. Я, когда сюда попал, тоже удивлялся. Потом привык. Ну, а как премия, так сразу после работы, хм-м-мэ, — мероприятие. Вот и в этот раз… или не надо об этом? Надо? Ну тогда я дальше, а то вроде бестолковщина какая-то получается. Да чего там, если б не было мероприрятия в предыдущий вечер, я б ни за что не попал в компанию с Коровиным. Но уж так получилось, что утром я оказался в том самом стожке, где они первый привал устроили, ну и понеслось…

Мария Коровина, там же:

— Вы уж зла не держите на меня, товарищ начальник, я от сердца, не просто так. Только зачем мешать мово Иван Федорыча со всей этой компанией хулиганской! Он даже если примет чуток и поболе, так смирнее ягненка, только песни поет, да и то вполголоса, чтоб не потревожить кого. Что? Знаю, знаю надоела вам со своей болтовней бабской. Только и те, другие, не лучше. Вот вы послушайте да запишите, как они тут работают. Намедни, как раз до поездки Ивана на комплекс, пропойные деньги, что за ударный труд дают, наши мужики по ветру пускали. У кого хотите спросите! С полудня в дымину все как один, а к вечеру, как стемнело, значит, понесла их нелегкая на кладбище — так там такой мордобой устроили, что, прости господи, перед усопшими стыдно! Мой Иван их разнимать бегал, а сам ни-ни: ни стопочки, ни глоточка! Так ему самому накостыляли! Особливо зоотэхник наш, Кузьмич, уж не знаю, за что отчеством кличут — шалопуту едва под тридцать, а и он туда же — ни одной премии не пропустит. А с налитых глаз больно свиреп бывает, под руку не попадайся! Да и вообще, дурной он, вот что я скажу, дурной. Только не в этом дело. Иван-то прибежал, с фингалиной, правда, под глазом, но тверезый, молодцом. А вот сейчас разобъясню — к чему это развела так длинно. Вы сами только прикиньте — каких ему, Ивану, трудов стоило в празднике себе отказать? А он смог, пересилил себя. А все потому как совесть у него. Ежели б не он, так и по сей день никто б ни сном, ни чохом не ведал о комплексе этом. Ведь Иван-то не зря повез туда инженерика московского, не зря! А потому как не мог он терпеть безобразия в совхозе родном! Вы это у себя в блокнотике-то отметьте. Ежели б не он!.. Что? Да на моем веку восемь председателев, или, как их там, директоров этих, сменилось. Неспроста все! Как машину-то себе наживут, да мебеля, да одежды ворох, да еще кой-чего — так и поминай как звали, тю-тю! Чего? Это я к тому, что город-то далеко, а они тута, поди-ка, попробуй, спроси с них! Такого смельчака поискать придеться. А вот Иван мой нашелся, первый, поборол себя, преодолел, одно слово — подвижник! Он их всех на чистую воду, вы не смотрите, что смиренный такой. Чего? Ага, все, как ни на есть, правда святая. А вот скажите, товарищ следователь, ему этот поступок-то благородный зачтется, а? Чего? Ну, потом так потом… А мужики те после побоища кладбищенского всюю-то ночь по деревне плясали да песни горлопанили, мирились, значит. Только под утро и смолкнули, родимые, чтоб им околеть. А вы слушайте, я уж кончу сейчас. Понятно. Вы уж расстарайтесь — хоть одного, хоть Гришку-председателя словите, доколь же можно. Ладно? Чего? Пошла, пошла я. Еще раз прощеньица просим, будьте здоровеньки, товарищ начальник, до доброго свиданьица, а ежели я вам… так завсегда!

Снова Грибов:

— И тут из стога самое натуральное пугало вылезает: глаз не видно, на голове такой же стог, только поменьше, руки-ноги трясутся. Коровин даже позеленел весь, стакан в руке ходуном ходит, по лбу пот катит. Но быстро опомнился и говорит: мол, думал, до горячки допился! Это он под нос себе, а потом уже мне: "Так то ж зоотэхник наш, Кузьмич!" А Кузьмич этот, парень еще совсем, отряхивается, мычит, руками ворот рвет, а сам с бутыли глаз не сводит… Что? Да нет, он, по-моему, к делу отношения не имеет, это я так вспомнил, для связки, знаете ли, память — собьешься когда, путать начинаешь, а тут серьезный факт, хочется, чтоб все объективно было. Можно? Тут, конечно, и я слабину дал, поддался уговорам — выпили мы ту бутыль, для зачину, как Коровин приговаривал. Здесь и Кузьмич на человека стал похож, заговорил членораздельно. А я им про комплекс: дескать, поехали, раз собрались! Вот и поехали — Кузьмич в коляске, как ослабленный, ну а я на багажнике. Только до комплекса оказалось еще ох как далеко!

Районная газета «Заря»:

"… нет ничего удивительного, что неопознанные летающие объекты посетили наконец-то после долгого пребывания в местах экзотических и удаленных, и наш район. Ведь как известно, район находится по основным показателям на одном из первых мест в области… Не ускользнули пришельцы и от пытливого взгляда юных натуралистов восемнадцатой младшей школы. Мы приводим отрывок из беседы нашего корреспондента с одним из очевидцев-юннатов:

— Вова, так кто же все-таки это был? Припомни хорошенечко, и знай, от твоих слов судьба всего человечества зависит. Ну?!

— Это были они.

— Точно они?

— Точно!

У нас нет основания сомневаться в правдивости показаний пионера, отличника, общественника. И это лишь одно из множества свидетельств. Да, мы можем сказать прямо — свершилось! Человечество тысячелетиями ждало этой встречи! Распахнем же свои гостеприимные объятия пришельцам из глубин Вселенной и явим им наше традиционное и хлебосольное радушие! И если в Филадельфии и на Багамах для посланцев доброй воли из иных миров не нашлось места, то наш район, получивший в позапрошлом году переходящее знамя, не ударит в грязь лицом и протянет руку дружбы братьям по разуму! Ознаменуем же долгожданную встречу ударным трудом на полях, в цехах и лабораториях, соберем небывалый урожай и установим невиданные рекорды! Труженики Земли — Путникам Вселенной!"

Курым:

— Я их еще тогда разглядел! Чего?! Да точняк, вот как вас видал! Стоит один и меня пальцем манит. А палец — как хобот у слона, тока поменьше малость. Буркалы навыкате, сам дрожит, переливается, трясется… Я Семену в бок кулаком, дескать, гляди, вот они, объявляются, а на ухо: давай, говорю, окружать! Будем, говорю, брать живьем! А зоотэхник наш, Кузьмич, тоисть, его за рукав тянет и мычит, дескать, тоже вижу! Я это так понимаю! Ну он-то ладно, он еще со вчерашнего окоселый, а после бутыля и вовсе поплыл. Но я ж тверезый, как стекло! Я ему по кумполу, Кузьмичу, тоисть, и в коляску! А сам каменюку поднял, да как в его брошу, в зеленого! Не поверите, гражданин… И камень насквозь прошел! Это ж неспроста! Это ж не бывает так, чтоб случайно?! И я тодысь прошел, и камень пролетел! И все мне стало ясно как белым днем — есть, думаю, ты, падла! есть, существуешь! Ведь совпадений же не могет быть, так?! Ну и я на него с кулаками, с матом, с ором! И что ты думаешь, подтвердилось! Живой! Настоящий! Я на него, а он от меня в две стороны! Прям разорвался на две полы, да как сиганет — и туда, и сюда! Я Семену кричу: "Лови! Держи! Хватай!" А он стоит олухом, даром, что городской! Так и упустил. Ну ладно, я долгото не печалюсь. Покряхтел, покряхтел, сам за руль — и тока пыль столбом! А этот, Сема-то, еще ехать со мной боялся! Я его спрашиваю: "Ты чего?!" А он жмется, косится. Ну я и скумекал — не меня ты боишься, а этих, трясущихся, меня чего бояться-то?! Во как бывает! Значит, видал! А ведь молчит, рта раскрыть боится! Да кончай ты уже писать, загубить, что ль, всюю семью мою удумал?! Чего-о?! Да ладно уж, пиши — теперь беды не миновать! Я те точно скажу, нашенские-то мужики почитай все их видали, а они народ матерый, дошлый, они врать не станут, это тебе не городские!