- Да так и во вся времена было. Еще Стоглав велит почитать живописателей "паче простых человек".

- А что такое иаче? Коли перед простым человеком шапку ломаешь, то перед иконником надо две сломать?

- И кто есть простой человек? Я скажу, что сам боярин при животшеателе человек простой, ибо ему Бог не открыл хитрости живописной.

- Коли не твоего разума дело - не суесловь: всякому ведомо, что есть почитание иконописцев, честных мастеров. Почитаются они и отцами духовными, и воеводами, и боярами, и всеми людьми, - вступился старик, - и похваляется тем, что сам антиохийский патриарх Макарий челом бил государю на присылке икон, вот-де каково русское икошигасание, а того не вспомнил старый, что патриарху иначе и негде было бы удобнее докучиться об иконах. Впрочем, это рукоделию московских изографов - не в укор сказано.

Говорят и дивуются мастера, как выходец шаховой земли изограф Богдан Салтанов поверстан по московскому дворянскому списку; такому делу, чтобы икопник верстался в дворяне - еще не бывало примера. О Салтанове голоса разделились: одни подумали, что пожалован он за доброе художество, другие подумали, что за принятие православной веры. От шахового выходца Салтапова заговорили и о прочих всяких иноземцах; вспомнили, как непочтительно отнеслись некоторые из иноземцев к благословению патриарха и как за то патриарх разгневался и приказал им по одеже быть отличными от русских людей.

Одни не прочь и за иноземцев, а другие на них - зачемде часто великий государь жалует заморских мастеров лучше, чем своих, а по художеству и свои, часом, не хуже взбодрят.

- Вон, поди, Лопуцкого мастера хвалили, нахвалили, а он того доучил, что сами ученики его челобитье подали, как мастер их живописному мастерству не учил. И была то не выдумка, а правда, после чего поотшшали у него учеников и отдали Даниле Вухтерсу.

Особенно нападает на заморских мастеров длинный иконник, с ременным венчиком на прямых льняных волосах; по его речи выходит, что нечего иноземцам потворствовать, коли своим жалованья не хватает, и указывает он на Ивашка Соловья, иконника оружейной палаты, отставленного за скорбь и старость, и как скитался он сам-четверть с женишкою и с робятишки между двор, где день, где ночь, и наги, и босы, о чем и челобитье писал Соловей государю и просился хоть в монастырь поступить.

Но длинному возражают, на память приводят, как государь и патриарх входят даже в самые мелкие нужды иконников, коли до них дело доходит:

- Так-таки и отписал патриарх: Артем побил мужика Панку, от воров боронясь, хотя бы и больше перерезал, от них боронясь, все же малая его вина.

- Что говорить, грех государю, коли об иноземцах паче своих брежение имеет, и свои государеву пользу блюдут накрепко: Ушаков, как отрезал, боярам сказал, что грановитые палаты вновь писать самым добрым письмом прежнего лучше или против прежнего в такое время малое некогда: приходит время студеное, и стенное письмо будет не крепко и не вечно. И ведь все думали, что переписывать осенью станут, а как Симон-от отрезал, так и отложили.

III

Двери иконного терема висят на тяжелых кованых петлях, лапка петель длинная, идет она во всю ширину двери, прорезная узором. Заскрипели петли - отворилася дверь, пропустила в терем старых изографов и с ними боярина и дьяка. Пришли те именитые люди с испытания.

Сего ради дела изографы разоделись в дорогую, жалованную одежу: однорядки с серебряными пуговицами, ферези камчатные с золототкаными завязками, кафтаны куфтерные, охабни зуфные, штаны суконные с разводами, сапоги сафьяновые - так знатно разоделись изографы, так расчесали бороды и намазала волосы, что и не отличишь от боярина.

На испытание вологжании, крестьянский сын иергушко Рожков, написал вновь иконного своего художеств воображение, на одной дцке образ Всемилостивого Спаса, Пречистыя Богородицы и Иоанна Предтечи. И, по свидетельству московских изографов Симона Ушакова с товарищи, Сергушко оказался мастер добрый. Йкошшки окружают нового товарища, спрашивают, кто у него поручники, потому за новопринятого должны поручиться иконники бывалые, должны поручиться в том, что если Сергушко у государевых иконописных дел быть не учнет или сбежит или забражничает, и на поручиках пеня Государя Царя; расспрашивают, откуда Сергушко родом; каково теперешнее художество на Вологде, как живут мастера вологодские, и слушают Сергушкины сказки.

Сергушко сказывает, что Матвей Гурьев - пкошшк обманом ушел из Знаменского монастыря с Ьологды и живет на Тотме, Агей Автомаков да Дмитрии Клоков устарели, Сергей Анисимов стемнел, а которые икошшки сверх того есть и те у государева иконного и у стенного и не у какого письма не бывают, потому что стары и увечны и писать никакого письма не видят и разошлися в мпр для ради недороды хлебные кормиться Христовым именем, ибо люди они старые, и увечные, и скудные, и должные.

Слушают иконники невеселые вологодские сказки, глядит на старый кафтап Сергушкин; неуместен такой кафтан в светлом тереме, смешны заплаты при золототканых окрутах. Помялись, потупились и опять расспрашивают Сергушку, каким письмом пишут иконы по вологодским селам и заглушным местам, не пишут ли там иконы с небрежением, лишь бы променять темным поселянам певеждам? Хранят ли древние переводы? Оо этом-до дал государь грозную грамоту, когда дошла до него весгь о неискусных живописцах Холуйских.

С околыгачьим разговаривает только что вошедший в терем заморский мастер цесарской земли Дапило Вухтерс; подошел оп к боярину с низкими поклонами, хитро, выгибая тонко обутые ноги, и говорит (толмач переводит), а смысл его речи такой, что только, мол, ради пресветлои неизреченной милости паря и многомилостивого и похвального жалованья решился он на трудную поездку в Московию; улаживается Вухторо с боярином, сколько он будет получать жалованья; порешили: оудет получать Вухтере денег 20 рублей, ржи 20 четвертей, пшеницы 10, круп грепгаевых четверть, гороху две чети, солоду 10 четей, овса 10 четей, мяса 10 полоть, вила 10 ведер. Поскулил Вухтерс набавить 5 белужек, да 5 осетров - набавили и напишут поручную - будет Вухтерс учить русских мастеров писать мастерством самым мудрым.