– Понятно, – протянула бабушка.

– Нет, думаю, что ты не понимаешь. Мне Линда понравилась, она будет присматривать за ним... хотя бы до тех пор, пока я не вернусь.

– Я не могу понять, почему он снова не женится?

– Возможно, потому, что он нигде подолгу не задерживается и нет времени объявить о предстоящем браке.

– Он не прав. У тебя нет шансов вырваться из-под его крыла или даже подумать о своей судьбе.

– Карьера меня волнует меньше всего.

– Сейчас каждая девушка должна сама о себе позаботиться.

Я сказала, что вполне довольна тем, как меня обеспечивает отец, но бабушка обозвала меня упрямицей, а потом спросила, не пыталась ли я подыскать себе занятие по душе?

Лет восемь я страстно мечтала поступить в цирк, чтобы ухаживать за верблюдами. Но я решила, что бабушка не оценит этот мой давний порыв, и коротко ответила, теребя несчастный лист:

– Нет, не пыталась.

– О, бедная Джейн.

– Никакая я не бедная, – вскинулась я, выгораживая отца. – У меня всего было вдоволь. – И чтобы хоть как-то смягчить свою грубость, добавила: – За исключением «Элви». «Элви» для меня много значит. Как и ты.

Бабушка молча выслушала мои признания. Я бросила смятый истерзанный лист и, подняв с земли другой, задумчиво продолжила:

– Дэвид Стюарт рассказал мне о дяде Эйлуине. Синклеру я не принесла соболезнований... но... понимаешь... понимаешь, он жил так далеко и я его почти не знала.

– Да, – бесстрастно произнесла она. – Ну что же, он сам выбрал этот путь... жить в Канаде и умереть на чужбине. Видишь ли, «Элви» для него всегда мало что значил. Моему сыну никогда не сиделось на месте. Больше всего на свете ему хотелось общаться с разными людьми. Он во всем искал разнообразия. А «Элви» мало для этого приспособлен.

– Странно... чтобы мужчина скучал в Шотландии... Ему ли здесь скучать?

– Ну, охотиться он не любил, а от рыбалки его просто тошнило. Лошади и машины – вот что было ему по душе. От скачек он был просто без ума.

Я с удивлением обнаружила, что разговор о дяде Эйлуине у нас зашел впервые. Не то чтобы мы избегали упоминаний о нем, просто раньше дядина судьба меня совершенно не трогала. Однако теперь я поняла, что совершенно ничего не знаю об этом человеке. Это показалось мне странным. Я даже никогда не видела его лица, так как бабушка, в отличие от большинства женщин ее поколения, не особенно привечала семейные фотографии. Те снимки, что у нее были, она аккуратно вставляла в альбомы, которые где-то пылились в забвении, и я никогда не видела фотографий в серебряной рамке, красующихся на крышке пианино.

– А что он был за человек? – сгорала я от любопытства. – Как выглядел?

– Так, как сейчас выглядит Синклер. Сплошное очарование... Едва он появлялся в комнате, как все девушки расцветали буквально на глазах и начинали улыбаться.

Словно предвидя мой вопрос о Сильвии, она взглянула на часы и снова превратилась в спешащую деловую женщину.

– Мне надо поскорее отдать эту капусту миссис Ламли, а то она не успеет ее приготовить к завтраку. Спасибо, что помогла собрать. И за разговор тоже спасибо.

Синклер, верный своему слову, появился к чаю. Перекусив, мы свистнули собакам и отправились в гости к Гибсонам.

Они жили в скромном доме, притулившемся у подножия холма, на северной стороне «Элви». Нам пришлось оставить остров, пересечь магистраль и, петляя по тропинке среди высокой травы и зарослей вереска, два раза преодолеть ручей, стекающий в элвинское озеро. Ручей начинался где-то высоко в горах и бежал в узкую долину, которая вместе с близлежащими холмами принадлежала моей бабушке.

В прежние дни здесь было полно охотников. Местные ребятишки выполняли роль загонщиков, а пожилые джентльмены двигались на низкорослых лошадях, но теперь охотничье угодье сдали в аренду синдикату местных бизнесменов. В августе, по субботам, он приезжали сюда поохотиться, а их родные и друзья присоединялись, чтобы половить рыбу или просто отдохнуть на природе.

У дома Гибсонов нас встретила оглушительная какофония. Отрывистый лай раздавался из двух собачьих будок. На пороге возникла встревоженная шумом миссис Гибсон. Синклер помахал ей рукой и крикнул:

– Привет!

Миссис Гибсон махнула ему в ответ и быстро юркнула за дверь.

– Пошла ставить чайник? – предположила я.

– Или предупредить Гибсона, чтобы он вставил свои зубы.

– Не очень-то любезно с твоей стороны!

– Возможно. Зато вполне реально.

Возле дома стоял старый «лендровер», и с десяток кур леггорнской породы клевали зерно у его колес. Нагнувшись, мы прошли под веревкой, на которой висело заледеневшее на морозном ветру белье, и подошли к двери. Навстречу нам снова выплыла миссис Гибсон, сияющая как начищенный медный таз, на этот раз без фартука и в белой блузке с брошью у горла.

– О, мисс Джейн! Уилл мне сказал, что вы ничуть не переменились. Я и так узнала бы вас. Мистер Синклер... я не знала, что вы приехали.

– Я взял отпуск.

– Чего же вы стоите? Заходите, Гибсон только что сел пить чай.

– Надеюсь, мы вам не помешали... – Синклер посторонился, пропуская меня вперед. Пригнув голову, я прошла на кухню, где ярко горел камин. Гибсон привстал из-за стола, заставленного пшеничными лепешками, пирогами, маслом, вареньем, чаем, молоком и сотовым медом. В комнате ощущался сильный запах трески.

– О, Гибсон, мы так некстати...

– Вовсе нет, вовсе нет... – Старик протянул руку, и я пожала его сухую грубую ладонь. Без неизменной твидовой шляпы он показался мне странным и непривычным, словно полисмен без шлема. Его лысеющую голову украшали жидкие перышки седых волос. Из всех моих знакомых в «Элви» Гибсон оказался единственным, кто по-настоящему постарел. Его глаза выцвели и слезились, а тело ссохлось, согнулось дугой, да и голос стал каким-то глухим.

– Мы слышали, что ты вернулась. – Он повернулся к Синклеру, который вошел вслед за мной в тесную натопленную комнатушку. – Рад тебя видеть, Синклер.

– Привет, Гибсон.

Миссис Гибсон засуетилась, рассаживая гостей:

– Мой старик только начал чаепитие, Синклер... присаживайся рядом с Гибсоном... он будет рад. А ты, Джейн, устраивайся здесь... тут тепло и уютно.

Я села возле огня и подумала, что скоро расплавлюсь.

– Хочешь чаю?

– Да, пожалуйста.

– Заодно перекусишь.

Она посеменила к мойке, мимоходом коснулась плеча мужа, усаживая того на место.

– Сядь, дорогой, и доешь свою треску. Джейн ничего не имеет против...

– Конечно, конечно.

Но Гибсон заверил, что наелся, и миссис Гибсон так поспешно убрала его тарелку, словно эта немудреная трапеза являлась признаком плохого тона. Синклер подвинул стул и сел напротив Гибсона, глядя на того поверх подставки для печенья. Вынув сигареты, он предложил закурить, взял себе одну и, склонившись над зажженной спичкой, бросил:

– Как жизнь?

– Неплохо... лето выдалось сухое и теплое. Я слышал, вы сегодня ходили охотиться на голубей?

Они разговорились, и я, слушая беседу молодого сильного мужчины и старика, не могла поверить, что когда-то Гибсон был единственным человеком, которого Синклер действительно уважал.

Миссис Гибсон вернулась с двумя чистыми чашками (наверное, самыми лучшими), поставила их на стол, разлила чай и предложила нам лепешки, пирожные и песочное печенье, но мы тактично от всего отказались. Присев к столу, старушка принялась расспрашивать меня об отце, а я в свою очередь поинтересовалась ее детьми, и миссис Гибсон сообщила, что Хеймиш сейчас служит в армии, а Джорджу удалось поступить в Абердинский университет на юридический факультет.

– Неужели?! – удивленно воскликнула я. – Я и не знала, что он такой умный.

– Он всегда был очень прилежным мальчиком... вечно сидел с книгами.

– Значит, ни Хеймиш, ни Джордж не пошли по стопам отца?

– Куда там! Молодежь теперь уже не та. Они не хотят горбатиться на полях в непогоду... Для них тут слишком спокойно. В наши дни мужчине здесь делать нечего, и, хотя мы поставили своих ребят на ноги, сегодня в наших краях особо не разбогатеешь. Да... В городе, на заводе или в офисе, они получают втрое больше.