Страдая вдобавок хроническим оптимизмом, он вознамерился подтолкнуть Чечню к западной цивилизации. То есть — наводнить республику разноцветными колготками, с каковою целью задумал учредить в Грозном чулочную фабрику в здании пустующей синагоги. В свою очередь, это совпало по времени с концом активности инструментального ансамбля Хаима Исраелова по причине повального переселения поклонников в библейские края.

Между тем, инерция служения родному народу, пусть уже и отсутствующему, подсказала заскучавшим музыкантам отчаянный план. Родился он в Хаимовой голове. Обычно Ричард не доверял ей ввиду её минимальной отдалённости от нижней половины туловища. В даннос случае, однако, он пришёл в восторг и уподобил Хаимов план идее, которая однажды обессмертила защитников легендарной Мосадской крепости в древнем Израиле от варваров. Если, разумеется, верить «Голосу Америки».

Осуществление этого плана началось ровно три года назад.

Когда привратник синагоги дочитывал вручённый ему Арсануковым приказ о «переоборудовании непосещаемого религиозного помещения в предприятие лёгкой промышленности», а из сопровождавшей Арсанукова пятитонки высыпали грузчики, вооружённые молотками и ремнями для расчленения и эвакуации синагогальной утвари, — в этот самый момент на рассвете к этому непосещаемому религиозному помещению подкатил старомодный автобус со включёнными фарами и с выбитыми окнами.

Как только он перестал гудеть ржавым голосом и и тормознул с протяжным скрипом, как только взбитое им густое облако из сизого дыма и жёлтого песка рассеялось, председатель Арсануков обнаружил перед собой, на подножке автобуса, еврейского старика в горской папахе.

Не спускаясь на землю, чтобы не лишиться возможности смотреть на баснописца в упор, старик сообщил ему своё имя, а потом кивнул через плечо и заявил, что привёз с собой миньян, то есть — кворум. Восемь богомольцев, принявших решение оставить собственные жилища и поселиться в этой синагоге. Которой они — плюс привратник плюс лично старик — возвращают, стало быть, статус «посещаемого религиозного помещения», а посему требуют, чтобы посторонние в лице председателя плюс его грузчиков немедленно удалились.

Хаим Исраелов смутил Арсанукова не столько твёрдостью этого заявления, сколько собственным видом. Несмотря на крохотный объём, это проступившее из клуб дыма и пыли еврейское существо внушило баснописцу то необъяснимое беспокойство, из которого и рождается настоящий страх.

Обладая поэтической натурой, председатель почувствовал, что Хаим провёл жизнь не в жалобах на неё, а в спокойном ею наслаждении. Благодаря чему — в отличие от нависшего над ним в дверях автобуса длинного старика, назвавшегося англо-саксонским именем Ричард, — Хаим обладал одутловатыми щёками без единой морщинки. И взглядом человека, уверенного в праве на долгожительство.

Если бы Тельман Арсануков был не чеченцем, один этот взгляд вполне убедил бы его в том, что с приобщением республики к цивилизации придётся повременить. Будучи, однако, не только кавказцем, но и мастером слова, Тельман доверял лишь образной речи. В расчёте на неё он поинтересовался у Хаима о возможных последствиях пренебрежения волею стариков и экспроприации синагоги под фабрику.

Ответил Ричард.

Ветры мировой истории, объявил он, вырвут Тельмана из председательского кресла, умчат его в Чечено-Ингушские горы и пригвоздят там к вершине. Где коршун иудейского возмездия выклюет ему печень.

Опытный баснописец, разбиравшийся в тонкостях иносказательного слога, Арсануков среагировал на заявление Ричарда адекватно. Он развернулся, уселся в чёрный автомобиль «Волга» и умчался восвояси, приказав на ходу грузчикам последовать его примеру.

Время от времени, однако, Тельман наезжал в синагогу пересчитывать стариков. Природный оптимизм подсказывал ему, что, за исключением Хаима, жить им осталось недолго — и с первой же счастливой кончиной среди богомольцев синагога окажется без кворума. То есть — «непосещаемой». Чем горсовет — с возвышенной целью поголовного околгочивания чечено-ингушских хозяек — немедленно и воспользуется.

Старики, между тем, не только не умирали, но молились Богу с таким рвением, что помимо грехов гастрольного прошлого Тот прощал им даже фонетические ошибки при чтении Торы.

Отчаявшись, Тельман обратился за помощью к оперативным работникам милиции. Те заслали в синагогу — под видом заезжей набожной еврейки — арестованную накануне за растление пионера проститутку казахского происхождения, прибывшую на заработки из Алтайского края. Вдобавок к невозбуждению дела казашке в случае успеха миссии было обещано разрешение на грозненскую прописку и бессрочный пропуск в местный Дворец пионеров. Причём, задачу ей дали до потехи простую: уложить любого из стариков в постель и работать над ним до тех пор, пока его не надо будет перетащить оттуда в гроб.

Закончилась затея, действительно, потешно.

Ни один из музыкантов, привыкших на гастролях ко вниманию менее зловонных дам, на казашку не позарился. Сама же она, подавленная искренностью, с которой старики общались с небесами, призналась им в своей гнусной миссии и попросилась в лоно еврейского Бога, общение с которым, как оказалось, не требует Его присутствия. А это, дескать, очень удобно. Тем более — если находишься в тесной одиночной камере. Взамен она обещала — пока за ней не придут из милиции — стряпать им горячие блюда.

Старики просьбу выполнили — представили её своему Богу. Но от казахских блюд их всех, за исключением привратника, стошнило. Соответственно, выдав двести рублей, они велели ей не мешкать и улизнуть в родные края. Вместе с нею туда же улизнул и привратник, оставив записку, что жизнь слишком коротка чтобы бороться со злом. Или отказываться от горячих блюд.

Никто кроме Ричарда его не осудил. Хаимего сказал даже, будто привратник повёл себя достойно, ибо в Талмуде записано, что, если еврею невмоготу сдерживать похоть, ему следует уйти в чужие края и предаться блуду вдали от родного народа.

Лишившись, однако, миньяна, старики забили в синагоге окна, навесили на плюшевые гардины мешочки с нафталином, покрыли скамейки простынями и заперли на замок дверь, ведущую в синагогу из пристройки. Там, в пристройке, они и осели в ожидании десятого еврея, которого, по их расчетам, тотчас же и должен был прислать Господь. В том, разумеется, случае, ежели Он был на стороне не грозненского горсовета, а Им же избранного народа.

Вместо десятого еврея объявился всё тот же мусульманин Тельман.

Разговаривал он мягко и к концу беседы предложил старикам принять к сведению, что в текущем столетии на Кавказ не ожидается переселения ни единого еврея. Просил их не паниковать, а отнестись к факту философски. То есть — сложить пожитки и уступить дорогу будущему. Которое, хотя наступает не сразу, а постепенно, уже притомилось ждать.

Потом Тельман задумался и усилил эффект иносказательной фразой. Всему своё время — время, мол, разбрасывать камни и время эти же камни, наоборот, собирать.

Удивившись тому, что эта мудрость стариков не проняла, Арсануков решил не остаться голословным. Покопавшись в памяти, он привёл пример исчезновения блистательной цивилизации Атлантиды, возникшей задолго до Израиля. Этот волшебный остров, где каждый человек был талантливей еврейских мудрецов и даже греческих баснописцев, пожрали неумолимые волны океана вечности, и этот остров, мол, пошёл ко дну. Издавая при том непристойные звуки.

Старики переглянулись.

Хаим стал жадно хватать ртом воздух, чтобы заглотнуть его как можно больше и потом вместе с ним выдохнуть из себя как можно больше же слов негодования по поводу непозволительного намёка. Его опередил Ричард. Подражая Атлантиде, он произвёл серию непристойных звуков и поднёс к носу Тельмана волосатый кукиш с грязным ногтём на большом пальце.