— А когда ребенку говорят: не лезь на крышу — упадешь или: не тронь собаку — укусит, то пугают его?

— Вообще-то, да.

— Весь вопрос в чувстве меры, Арнольд Спиридонович. Страх бывает разный. Сколько лет вашему сыну?

— Третий год.

— Вот, вот, самый такой возраст… — засмеялся Горюнов. — Пригласите Волохову.

— А это всё так и оставим? — Васильев показал пальцем на разложенные вещи.

— Да. Пускай смотрит.

Мать Волохова, бедно, но опрятно одетая, с испуганно-робким выражением глаз, неторопливыми движениями, производила приятное впечатление.

— Садитесь, пожалуйста! — предложил Константин Семенович.

Приблизившись к столу, женщина посмотрела на разложенные вещи, затем на следователя и, глубоко вздохнув, покорно опустилась на стул.

— Вы знаете, о чем у нас будет разговор? — пододвигая к себе папку с делом, спросил Константин Семенович.

Вместо ответа женщина еще ниже поникла головой, но спохватившись, вскинула на Горюнова свои большие, полные слез глаза.

— А вы разрешите ему передачу, товарищ следователь? — тихо попросила она, приподнимая с колен небольшой узелок.

— Зачем? — строго спросил Константин Семенович и, видя, что женщина не поняла, объяснил: — Он же получает паек. Этого ему вполне достаточно. Или вы хотите сделать его пребывание у нас более удобным?

— Ну как же… какой бы он ни был… всё-таки сын.

— Сколько ему лет?

— Девятнадцать исполнилось.

— Скажите, гражданка Волохова, он вам приносил когда-нибудь, ну хотя бы раз, свою получку? Насколько мне известно, зимой он работал.

— Да, работал. Всю зиму работал, — оживилась женщина.

— А получку он приносил вам?

— Нет, — неохотно созналась она.

— А вы требовали?

— Ну зачем же… Ему самому деньги нужны.

— Так. Значит, вы его кормили, поили, одевали, обували и ничего от него не требовали. Ни помощи, ни сочувствия! Так?

— Как же я могла потребовать, товарищ следователь, — еле слышно проговорила Волохова. — Сами видели, какой он своевольный… здоровый… Разве я могу с ним справиться?

— Это сейчас! А раньше? Когда ему было два, три, пять, десять лет? — спросил Константин Семенович. С минуту он ждал, но видя, что женщина не собирается отвечать, неторопливо продолжал: — Так всегда и бывает. Вы на него работали, вы ему отдали всю свою молодость, вырастили его физически крепким, сильным… А скажите мне, пожалуйста, только откровенно, как он к вам относится? Уважает он вас? Жалеет? Бережет?

Женщина приготовилась к строгому, официальному и очень тяжелому допросу. Она решила, по мере возможности, защищать своего преступного сына, чтобы хоть немного смягчить, его участь. И вдруг оказалось всё совсем не так. Перед ней сидел хотя и суровый, но вовсе не злой человек, и в голосе его слышался не только справедливый упрек, но и сожаление о том, что случилось.

— Господи, господи… и за что мне такое наказание! — пробормотала она. И, не в силах больше сдерживать себя, разрыдалась.

Некоторое время Константин Семенович ждал.

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал он, когда почувствовал, что слова его будут услышаны. — Слезами тут не поможешь. Вы, конечно, виноваты в том, что не могли воспитать сына по-настоящему, но и наказаны вы достаточно. Даже больше чем достаточно. Успокойтесь!

Женщина развернула узелок и большим пестрым платком вытерла лицо, руки, затем, не поднимая глаз, несколько раз кивнула головой. Следователь должен был понять, что она уже успокоилась и может отвечать.

— Скажите мне, где его отец?

— Нет у него отца… и не было!

— Ну, этому разрешите не поверить.

Женщина посмотрела на следователя, и на губах у нее появилось что-то похожее на улыбку.

— Я неправильно объяснила. Есть, конечно, отец…

— Ну разумеется. Вот и расскажите мне про него.

— А что рассказывать? Была я девчонкой глупой… На фабрике у нас один студент на практике работал. Культурный такой, образованный… Ну вот и вскружил голову. Всякие слова красивые говорил… А я верила… Да разве только я? Потом уехал… Все мы такие дуры в молодости. Доверчивые.

— Вы знаете фамилию отца?

— Знаю. Только ни к чему его теперь трогать.

— Пускай продолжает развлекаться с другими, — в тон ей продолжал Константин Семенович.

— Да. Пускай живет! — согласилась женщина, но сейчас же спохватилась: — Как вы сказали? Развлекаться с другими? Это почему же?

— Так выходит! Этот обман вы ему простили, а до других вам дела нет…

— Теперь он человек пожилой, — горестно сказала женщина. — Остепенился. Да и время теперь после войны другое. Сейчас девчонки сами на шею вешаются. Ни стыда, ни гордости… Вижу ведь я, что у нас на фабрике делается!

— Все такие?

— Нет, зачем же все? — подумав, сказала Волохова. — Всякие есть. Одни отпетые совсем, отчаянные головушки, а другие… Нет, про всех нельзя говорить. Есть хорошие девушки.

— Так оно и раньше было. Всякие. А скажите мне, пожалуйста, сын похож на отца?

Вопрос этот почему-то смутил женщину. Взглянув на следователя, она отвернулась к окну, и было видно, как сильно покраснело ее лицо.

— Да. Похож… очень похож! — после некоторого молчания ответила она.

— А давно он отбился от рук? — Константин Семенович, хотя и задал этот вопрос, не стал ждать ответа. — Вначале он скрашивал вашу нелегкую жизнь… Первая улыбка, первый лепет, первые шаги. Всё это приносило вам радость. Вы его ласкали, баловали, всё разрешали. Потом он стал старше, но вы продолжали всё делать за него, всё ему прощали… — Константин Семенович говорил чуть нараспев, и женщина в такт его словам кивала головой. Взгляд ее больших грустных глаз был устремлен в окно, куда-то выше адмиралтейского шпиля. — Исполняли все его желания, — продолжал Горюнов. — Давали деньги в кино, на эскимо… С каждым годом потребности мальчика росли… Вам было трудно, но вы себя утешали примерно так: «Пускай мне будет тяжело, зато у сына — счастливое детство». Так?

Женщина очнулась.

— Так, — сказала она тихо. — Откуда вы это знаете?

— Вы не первая и не последняя. Когда ребенок по натуре энергичен, предприимчив и когда безвольная, безрассудно любящая мать воспитывает сына так, как я говорил…

— Но ведь я не учила его воровать… я не воспитывала его таким! — горячо возразила Волхова. — Я ему всегда говорила, что надо быть честным, хорошим…

— Говорили? Конечно, говорили. Ну, а почему же он стал вором?

— Не знаю… Попал в плохую компанию… Мне за ним следить было некогда, я на работе целый день.

— А почему другие дети не попадают в плохую компанию, почему не становятся ворами? Почему они помогают своим матерям, уважают их, любят, жалеют, берегут?

Возражать на это было трудно. Ведь и в самом деле, все ленинградские дети, выходя из дома, оказываются примерно в одинаковых условиях. На всех может влиять улица, все они могут встретиться с плохой компанией.

— Как же так, товарищ следователь? — после некоторого раздумья спросила Волохова. — По-вашему, выходит, что когда мать любит своего ребенка и слишком балует, значит, он должен стать вором?

— Нет. Вором он становится редко, но плохим человеком — очень часто. И почти всегда — эгоистом, барчуком, жестокосердным.

— Значит, детей и любить не надо?

— Обязательно надо. Но любить надо ребенка, а не свою любовь к нему. Ребенок не игрушка, не кукла, а человек.

В это время в дверь осторожно постучали.

— Разрешите войти? — спросил мужской голос в чуть приоткрытую щель двери.

— Ну входите. Кто там?

Вошел высокий мужчина в грязной перемазанной маслом спецовке, распространяя сильный запах бензина. Вежливая улыбка, застывшая на его губах, никак не соответствовала тревожному выражению глаз.

— Вы Садовский? — догадался Константин Семенович, увидя в руках мужчины повестку.

— Точно так!

— Подождите в коридоре. Я вызову.

— Только я с работы отпросился, уважаемый товарищ…

— Подождите в коридоре, — спокойно повторил Константин Семенович.