— Возьми хотя бы Куско, — сказал Пэди.

— Погиб парень за славный добрый Рутгерс, а что досталось его вдове?

— Ничего! Ничего не досталось, кроме спортивного халата с большим «Р» на нем, который она может использовать в качестве одеяла, да еще правительственная пенсия.

— Ему нужно было откладывать деньги! — сказал доктор Роузберри. — Он получал больше президента колледжа. Каким же это образом он оказался таким бедным? Кто в этом виноват?

Пэди и Мак-Клауд поглядели на свои большие руки и нервно заерзали на своих стульях. Оба они в свои лучшие годы получали столько же, сколько покойный Бадди Куско, который действительно погиб, защищая честь Рутгерса. Но оба они сидели на мели, вечно сидели на мели, хотя в свое время они построили себе стильные загородные домики на плоскогорье Кайюга, каждые полгода покупали новые машины, великолепно одевались.

— Вот в том-то и дело, — жалобно сказал Мак-Клауд. — Спортсмен обязан поддерживать свой авторитет. Ясно, все считают, что спортсмен выколачивает массу денег, и это действительно так выглядит, да только на бумаге. Но люди всегда думают, что денег у него куры не клюют: Вот он и позволяет себе шикануть.

Пэди только кивнул в знак согласия.

— За кого выпьем? — риторически вопросил он. — За трудную жизнь спортсмена?

— За Корнелль, — сказал Мак-Клауд.

— И пропади он пропадом! — сказал Пэди. Он выпил и с удовлетворением откинулся на спинку.

Бак Юнг, высокий, массивный и застенчивый, появился в дверях и оглядывал сидящих в зале. Доктор Роузберри сорвался с места и, оставив Пэди и Мак-Клауда, бросился к юноше, приветливо махая рукой.

— Баки, мой мальчик!

— Док.

Казалось, что Бак немного стесняется того, что его видят рядом с тренером, и оглядывался по сторонам в надежде отыскать свободную кабинку. Он вел себя так, будто у него назначено свидание с торговцами наркотиками, и в какой-то степени, как с удовольствием подумал доктор Роузберри, так оно и было.

— Бак, я не хочу понапрасну тратить слов, потому что у нас не так-то уж много времени. Подобное предложение не может повиснуть в воздухе на много дней. Боюсь, что решать нужно не позднее сегодняшнего дня. Все зависит от выпускников, — солгал он.

— Угу, — сказал Бак.

— Я готов предложить тебе тридцать тысяч, Бак, это получается по шесть сотен в неделю в течение всего года, начиная с завтрашнего дня. Что ты на это скажешь?

У Юнга задвигался кадык. Он откашлялся.

— Каждую неделю? — слабым голосом осведомился он.

— Видишь, как высоко мы тебя ценим, мой мальчик. Ох, смотри, не прогадай.

— А я смогу продолжать учиться? Дадите ли вы мне время для посещения лекций и занятий?

— Ну, знаешь ли, на этот счет имеется очень строгая инструкция. Ты не можешь играть в футбольной команде колледжа и одновременно с этим посещать занятия. Было время — пытались это совмещать, да только ничего хорошего из этого не получилось.

Толстыми пальцами Бак взъерошил волосы.

— Господи, ей-богу, я и сам не знаю, что сказать. Это очень большие деньги, но мои родные будут страшно удивлены и расстроены. Я хочу сказать…

— Я ведь не ради себя уговариваю тебя, Бак! Подумай о своих товарищах по колледжу. Неужели ты хочешь, чтобы они в этом году проиграли?

— Нет, конечно, — пробормотал тот.

— Тридцать пять тысяч. Бак.

— Господи, но…

— Я слышал каждое ваше слово, — проговорил вдруг рыжий молодой человек. Он пил не бенедиктин или адскую воду, вместо этого он расплескал по столу виски с содовой, усаживаясь без приглашения рядом с Баком лицом к доктору Роузберри. Из-за расстегнутого воротника его рубашки явственно выглядывала красная безрукавка Лужка.

— Я все слышал, — сказал он и мрачно опустил руку на плечо Бака. — И вот ты оказался на распутье, мой мальчик. Теперь не так уж много осталось распутий для людей. Ничего не осталось, кроме прямого пути с утесами по обочинам.

— Да кто вы такой, черт побери? — раздраженно проговорил доктор Роузберри.

— Доктор, не забывайте, доктор Эдмунд Л.Гаррисон, Заводы Итака. Называй меня Эд или гони пять долларов.

— Уйдем от этого пьяницы, — сказал доктор Рбузберри.

Гаррисон грохнул кулаком по столу.

— Выслушайте меня! — он обращался только к Баку, загораживая ему выход. — Достопочтенный доктор Роузберри представляет здесь один путь, а я — второй. Я — это ты, если ты будешь продолжать свои занятия и протянешь еще пять лет.

Глаза его были полузакрыты, он был пьян до того, что, казалось, готов был вот-вот разразиться слезами, настолько сильно в нем взыграло стремление относиться ко всем с любовью и заботой.

— Если ты хороший человек и при этом думающий, — сказал он, отбитые на стадионе почки не причинят тебе такой боли, как жизнь инженера и управляющего. При такой жизни, уж можешь мне поверить, люди, думающие и чувствующие, готовые признать за другими право на странности, умирают тысячами смертей.

Доктор Роузберри откинулся на спинку скамьи, скрестив руки на своем плоском и мускулистом животе. Разговор ему начинал все больше и больше нравиться. Он понимал, что найми он профессионального актера для обработки Бака, тот бы содрал с него баснословную сумму — за такую сценку, которую сейчас совершенно бесплатно разыгрывает доктор Гаррисон.

— Лучший человек из всех, кого я видел на Лужке…

— На Лужке? — благоговейно переспросил Бак.

— Да, на Лужке, — сказал Гаррисон, — где люди, идущие во главе процессии цивилизации, демонстрируют на личном примере, что их умственные способности остались на уровне десятилетнего возраста и что они к тому же не имеют ни малейшего понятия о том, что творят они с миром.

— Они распахивают двери перед процессией! — горячо возразил Бак, шокированный этим разговором, так явно отдающим саботажем, пытаясь подыскать наиболее веские аргументы, подобающие хорошему гражданину. Эту звучную фразу он услышал на вводной лекции, когда вновь поступающих знакомили с программой обучения, лекции, на которой наиболее запомнившимся ему Докладчиком был доктор Кронер.

— Они захлопывают дверь перед любым и каждым, — сказал Гаррисон. — Вот что они делают.

— Говорите немного потише, — предупредил доктор Роузберри.

— А мне все равно, — отрезал Гаррисон, — особенно после того, что они сделали с единственным взрослым человеком в этом сборище недорослей. Они выставили Протеуса, вот что они сделали!

— Да Протеус умер много лет назад, — сказал Бак, уверенный, что теперь-то ему удалось поймать Гаррисона на лжи.

— Это его сын, его сын Пол, — сказал Гаррисон. — Так вот что я тебе скажу, мой мальчик, — иди и получай свои деньги на стадионе, и пусть будут синяки, боль и кровь. В этом есть и честь и слава — пусть небольшая на худой конец, — но ты никогда не возненавидишь самого себя. И уж во всяком случае, держись подальше от этих первых рядов процессии, где ты тут же заработаешь по шее, если только вообще не свернешь ее себе на всех взлетах и падениях, ожидающих тебя, когда ты будешь возглавлять целый выводок фабрик. — Он попытался подняться, но с первого раза ему это не удалось, и он сделал вторую попытку. — Во всяком случае, желаю счастливого пути.

— Куда же вы? — сказал доктор Роузберри. — Посидите с нами.

— Куда? Прежде всего отключить ту часть Заводов Итака, за которую я отвечаю, а затем на какой-нибудь остров или в какую-нибудь хижину в северных лесах, в лачугу в Эвеглейдс.

— И что там делать? — спросил Бак, пораженный.

— Что делать? — спросил Гаррисон. — Делать? Вот в этом-то и вся суть, мой мальчик. Все двери закрыты. Делать нечего, кроме как пытаться подыскать себе тихую гавань, без машин и без автоматов.

— А что вы имеете против машин? — сказал Бак.

— Они рабы.

— Ну, так в чем же дело? — сказал Бак. — Я хочу сказать, машины ведь не люди. Они прекрасно могут работать.

— Конечно, могут. Но ведь они к тому же еще и соревнуются в этом с людьми.

— Да ведь это же очень здорово, учитывая, что они избавляют людей от многих неприятных работ.