Но сегодня Локи было сложнее обычного в очередной раз разочаровать дочь. Посмеет ли она забыть на одну ночь свое положение наложницы Трейна? Может ли рискнуть, понадеявшись на то, что он не явится сегодня? В большом доме на холме, принадлежащем владельцам плантации, тоже большой праздник, который, несомненно, продлится до утра. Но если даже и так, Локи обязана выполнять поставленные Трейном условия и всегда ждать его, независимо от того, вздумает ли он прийти. Трейн вовсе не обязан предупреждать Локи заранее, он был ее «паки», ее полным хозяином. Так говорилось в контракте, который Локи была вынуждена заключить из-за Кейулани, ради того, чтобы дать ей уютный дом, выиграть время, пока Локи пыталась найти способ обеспечить дочери лучшее будущее, более счастливую судьбу, чем выпала на долю ей самой.

Но именно этой ночью… всего на час… неужели нельзя попытаться забыть о сделке с дьяволом и притворяться, что празднуешь свободу?!

– Быстрее, Кейулани, пойди, надень свой лучший саронг.

Они помчались, каждая в свою спальню в разных концах дома, и девочка, остановившись на пороге, окликнула Локи:

– Я хочу танцевать сегодня, мама. И чтобы ты меня учила.

Локи улыбнулась. Она знала: все старухи, приглядывающие за Кейулани, часто рассказывали девочке, как прекрасно ее мать танцует «хулу» и «олапу».

– Да, дорогая, – согласилась Локи, – сегодня мы обе будем танцевать.

На огромной террасе позади большого белого плантаторского дома, где над каменными плитами был настлан пол из отполированных тиковых досок, и множество мужчин в модных смокингах и женщин в вечерних платьях и драгоценностях танцевали под мелодии бродвейских шоу, исполняемые оркестром, специально прибывшим для этого случая из Лос-Анджелеса.

Стоя в одиночестве у балюстрады на краю террасы, Харли Трейн осушил бокал шампанского и отыскал взглядом жену, стройную брюнетку с очень бледной кожей, раскачивающуюся в такт музыке в объятиях партнера.

Танцует, подумал Харли, точно так же, как трахается, – едва двигаясь: безупречно-изящные черты прекрасного лица напоминают лишенную всякого выражения маску. Отдалась ли она уже этому теперешнему поклоннику, лениво спросил себя Харли, или другому – новому – обожателю? В них у жены недостатка не было. Харли знал: мужчины поддаются искушению – как и он сам когда-то – попытать свое мастерство в любовных делах, возбудив желание в этой холодной снежной королеве. Харли улыбнулся при мысли о разочаровании, ожидающем всех этих глупцов.

Повернувшись спиной к модно разодетому обществу, он поглядел с высокого холма вниз, на поля, лежавшие у подножия. На таком расстоянии костры, зажженные работниками с плантации, выглядели не больше огоньков от горящих спичек. Но Харли легко представил царившее у костров веселье. Туземцы знали толк в развлечениях. Никаких семенящих танцев этих фригидных стервоз с раскрашенными физиономиями, разодетых в дорогие наряды. Никакой идиотской болтовни о политике, так любимой мужчинами во фраках, влиятельными гавайскими брокерами, строившими планы собственного обогащения, независимо от того, обретут ли Гавайи свободу.

Там, в полях, туземцы, должно быть, совсем расходились. Опьянели от своего крепчайшего самогона и плевать хотели на то, что увидят их или нет. Женщины потеряли всякую стыдливость, танцуя под барабаны; блестящие, черные, как шерсть пантеры, волосы, разметались по плечам. Да, именно такое веселье ему по душе!

Харли был высоким, широкоплечим, со светлыми густыми волосами, красивым, когда-то скульптурно-очерченным, но теперь носившим следы беспорядочной жизни лицом и особой манерой держать себя, показывающей, что за некоторой внешней мягкостью и раслывчатостью, приобретенными за последние годы, кроются жесткая, непреклонная сердцевина и стальные мускулы. Еще подростком, до войны с Японией, Харли Трейн проводил много времени на пляжах, наблюдая как туземцы управляются в типично местном виде спорта: «катании на волнах»; стоя на длинных самодельных деревянных досках особой формы, они ловко перекатывались с волны на волну, подхваченные океанским прибоем. Скоро Харли стал чемпионом среди них. Не заставь его отец заняться делами и избрать достойную карьеру, Харли был бы счастлив объехать мир со своей доской для серфинга в поисках все более высоких и бурных волн.

Чья-то рука опустилась на его плечо. Обернувшись, Харли увидел Кена, младшего брата.

– Ты так и не танцевал, Харл! Не нравится оркестр?

– Да нет, почему? Просто выпить хочется. Кстати, ты мне напомнил…

Он поднял пустой бокал и попытался улизнуть. Но Кен успел схватить его за руку.

– Разве так трудно хоть раз в жизни не ставить нас в неловкое положение? Неужели не можешь не напиваться до потери сознания и быть хоть немного повежливее с гостями? И как насчет того, чтобы потанцевать с Вики? Или доставляет удовольствие толкать ее в объятия других мужчин?

– Если я так стесняю тебя, младший брат, может, не стоило приглашать меня в свой большой красивый дом?

Презрительная злоба, звучавшая в голосе Харли, была отголоском давней вражды между братьями, достигшей высшей точки год и два месяца назад, когда умер отец. В завещании Дэниела Трейна указывалось, что именно младший сын, Кеннет, должен взять в свои руки управление плантацией и другим недвижимым имуществом – консервным и сахарным заводами, автобусной линией и торговлей автомобилями – всеми предприятиями, позволявшими семье Трейнов входить в круг самых богатых aliilani – маленького замкнутого аристократического общества богатых плантаторов, почти два века правивших островами. Таким образом главой клана становился Кеннет, ставший также владельцем и хозяином главного и традиционного средоточия мощи Трейнов – Уинворд Хауса – большого дома на холме. Харли получил только небольшую долю доходов и удобный, но гораздо менее впечатляющий особнячок, предназначавшийся когда-то для управляющего плантацией. Правда, узнав об этом, он не удивился. Харли было известно – именно его неестественная увлеченность серфингом заставляла отца считать, что старший сын неспособен по-настоящему заняться бизнесом.