Часто видя, как грустит и печалится мать, Кейулани ставила перед дверью коттеджа чашку с ямсом и рисом – любимыми блюдами menehune. Но ни один из маленьких человечков не встретился им сегодня.

Тропинка вывела их из зарослей на гигантское поле, совсем пустынное и голое – тростник уже был срезан. По полю были зажжены костры, на которых жарились туши свиней, ямси таро, а в центре широкого открытого пространства горело огромное пламя, поднимавшееся к куполу усеянных звездами сине-черных небес. Повсюду мужчины, женщины и дети, с цветочными гирляндами на шеях, смеялись, пели, пили из пустых скорлупок кокосовых орехов. В воздухе звенели гитарные переборы, слышался рокот барабанов.

Женщины вошли в круг света, и Кейулани узнала знакомые лица детей из школы на плантации, работников, которых встречала в те дни, когда мать посылала ее на поле, пока мистер Трейн оставался в коттедже. Некоторые приветствовали ее кивком или улыбкой, но девочка заметила также, как странно все смотрят на Локи – удивленно и даже немного испуганно – будто недовольны тем, что видят ее здесь.

– Aloha[5] ки' и кеко, – пропел чей-то голос. Жилистый человечек в линялых шортах и рубашке с рисунком из ярких разноцветных орхидей отделился от толпы.

Наклонившись, он пощекотал губами щеку Кейулани; девочка радостно хихикнула. Она была так рада видеть принца Макелахи. Он всегда называл ее своей обезьянкой, и это очень смешило девочку. Никто не походил на обезьянку больше, чем сам принц, с его кривыми тощими ногами, тонкими ручками, гривкой седеющих черных волос на круглой голове, блестящими серыми глазами и маленьким плоским носом.

Человечек выпрямился.

– Aloha, Локи, – приветствовал он.

– Aloha, Мак.

– Хорошо, что смогла прийти сегодня.

– Девочка очень хотела потанцевать.

– Ага! Ну что ж, обезьянка, – улыбнулся принц, – сегодня именно такая ночь. Можно даже придумать новые танцы!

Большинство гавайских танцев, как знала Кейулани, состояли из жестов и движений, имеющих определенное значение, связанное со старыми легендами и великими событиями в истории острова.

– Но перед тем, как мы позволим вам танцевать, – объявил Мак, – вы должны отведать нашего угощения. Пойдемте!

Кейулани, счастливо улыбаясь, засеменила вслед за маленьким человечком. В отличие от остальных туземцев Мак и его жена Лили были всегда добры к Локи и Кейулани. Мак занимался починкой всяческих механизмов и выполнял плотницкие работы на плантации: без его помощи убогие хижины работников окончательно развалились бы. Мак уверял, что был потомком древних племенных королей, которые пришли на Гавайи с островов из-за океана и поэтому именовал себя принцем Макелахи, но Кейулани иногда удивлялась, почему принц трудится, как простой рабочий, вместо того чтобы жить в таком же большом замке, как особняк Трейнов. Как-то раз она спросила об этом у матери.

– Наши короли и принцы всегда были мирными людьми и не любили воевать, – объяснила Локи. – Поэтому и не смогли справиться с другими завоевателями, которые пришли с оружием и захватили все, что хотели.

Но Кейулани по-прежнему не могла понять, почему настоящий принц должен быть таким бедным, хотя искренне считала принца Макелахи добрым и надежным человеком. В тс дни, когда се отсылали из коттеджа, чтобы она не попадалась на глаза мистеру Трейну, любимыми местами девочки были крохотная мастерская Мака, или лачуга, где он жил с женой Лили. Полное имя Лили было Лиликон, что означало «плод страсти». Она была гораздо выше мужа, круглая, как барабан. И никто на острове не умел улыбаться веселее. Не так давно она позволила Кейулани называть себя «tutu» – словно в самом деле была ее родной бабкой.

Они вышли туда, где стояли самодельные столы, ломившиеся от ананасов, папайи и подносов с жареной свининой. Тут же были и бочонки, откуда желающие зачерпывали спиртное кокосовыми скорлупками.

– Я хочу выпить что-нибудь, – попросила Кейулани. – Из этого бочонка.

Люди вокруг начали смеяться. Кейулани вспыхнула от смущения и заметила, что Локи тоже смеется. Ее мать была так красива, особенно сегодня, с этой огромной белой понсеттией за ухом и в красивом шелковом саронге, кокетливо задрапированном вокруг прелестного тела. Но смеющаяся она была поистине великолепна – девочка так редко видела мать веселой.

– Я хочу этого, – повторила Кейулани. Она будет просить еще и еще, если это смешит маму.

Мак подвел малышку к одному из бочонков.

– Если выпьешь чашечку этого, обезьянка, не сможешь танцевать сегодня. Это питье, сделанное из листьев «ti», называется okole hao. Угадай, почему?

Кейулани знала, что эти слова означают «железный зад», но не могла понять, какое отношение они имеют к жидкости в бочонке.

– Потому что, – объяснил Мак, лукаво сверкнув глазами, – если выпьешь это, не сможешь стоять прямо, если только не обладаешь железной задницей.

Он похлопал себя по ягодицам, и толпа вновь разразилась хохотом!

Мак подвел Кейулани к столу, подал скорлупу кокосового ореха, наполненную ананасным соком. Но она тревожно косилась на мать, зачерпнувшую спиртное из бочонка. Мак протянул девочке свиное ребрышко.

– Если хочешь танцевать, сначала поешь. Кейулани не поняла, какое отношение имеет одно к другому, но взяла ребрышко и с удовольствием начала жевать вкуснейшее мясо. Неожиданно девочка увидела, что люди окружили ее и внимательно наблюдают, как она ест. Кейулани подняла голову и с любопытством огляделась:

– Разве ты не голодна? – удивился Мак. – Ешь. Она поспешила доесть, чтобы люди перестали глазеть так странно. Мак выступил вперед, взял у нее косточку и высоко поднял.

– Видите, что сделала маленькая ящерка? – воскликнул он.

Послышался одобрительный шепот; люди, улыбаясь, кивали.

Встревоженная Кейулани окончательно смутилась. Но мать тут же оказалась рядом.

– Это старое поверье, – объяснила она, – когда очень маленькая девочка обгладывает косточку начисто, как это сделала ты, это верный знак, что она будет великолепной танцовщицей.

Кейулани просияла от восторга.

Множество древних примет и верований, слышанных от старших, казались ей весьма странными: какое отношение имеет ее манера есть к способностям танцовщицы? Но больше всего на свете ей хотелось быть такой же грациозной, как мать.