– Извините. Номер не отвечает.

Не отвечает? Где она, черт побери? Что это за мать? Ходит неизвестно где, когда должна сидеть у телефона, в тревоге ожидая звонка единственной дочери из Лондона, Англии! Невиданно, неслыханно! Никого не волнует, что с ней происходит, верно? Никого не интересует, жива она или мертва.

Мягкая коричневая диванная подушка напомнила о покинутом плюшевом медвежонке. Она обхватила ее руками и понесла в спальню, где, не раздеваясь, упала на кровать и крепко заснула.

– Просыпайся, Золушка!

Она уловила запах Ника, еще не открыв глаза, аромат крепкого дорогого одеколона прочистил туман в голове. Яркий солнечный луч заставил сощуриться.

– Я принес тебе чашку прекрасного чая.

Ник Элбет стоял у ее кровати с маленьким деревянным подносом, его улыбка увяла от испуга при виде попыток Моны подняться.

– Эй, с тобой все в порядке?

– Сколько времени?

– Двенадцатый час. Мы начали беспокоиться. Эми пробовала разбудить тебя перед уходом. Она тоже волновалась. Сказала, что ты уснула в одежде.

Мона не могла сдержать зевоту. Ясное дело, она выглядела, как бегемот. Легла не раздеваясь, не вымыла лицо и не почистила зубы. И вот Ник Элбет видит ее в таком отвратительном состоянии. Это кара господня. А Ник уже не был сексуальным обольстителем из вчерашнего вечера. Он стал почти добродушным и очень заботливым.

– Эми сказала, что ты собираешься сегодня в Академию. Я еду в ту сторону, могу доставить тебя до дверей, если хочешь.

Она так убедительно врала об Академии, что до вчерашнего приступа паники сама почти верила в успех. Слава Богу, что матери не было, когда она позвонила. Мона не могла бы признаться в этом последнем и наихудшем примере собственной подлости единственному человеку, который безоговорочно любил ее. Сегодня утром она ощутила себя прежней Моной с тех пор, как у нее появился неоспоримый талант хитрить, он используется в положительных целях. Она просто покажет в Академии подготовленные сценки и будет настаивать, чтобы ее приняли на летние курсы. Что плохого ей могут сделать? Отправят в Тауэр, отрубят голову?

Она скажет, что звонила из Нью-Йорка, и кто-то разрешил ей приехать, что истратила деньги, заработанные тяжелым трудом официантки и сиделки. Это проймет их.

– Пойдем, – упорствовал Ник.

– Если ты настаиваешь. Мне бы не хотелось отвлекать тебя от дел.

Все, что ей было нужно – это хороший сон. Сегодня она справится со всем. С Ником Элбетом, Академией, с чем угодно! Ночные слезы и депрессия были результатом смешения вина и джина. Она не привыкла к вину. Надо воздерживаться от выпивки, раз это приводит к такому безобразию. У нее идиотский порок, это правда, евреи не умеют пить. Подумать только, до чего ее довело вино! Она разболелась, нафантазировала Бог знает чего о Нике Элбете, превратилась в глупую маленькую плаксу.

Господь наказал ее, простил, а потом дал шанс. Ник не распутник, как она воображала. Нет вопросов, он, конечно, сказочный принц, но, совершенно очевидно – принц Джорджины. Ник просто любезен с ней и Эми ради Джорджины. Он как старший брат, на которого можно положиться.

– Мне зайти с тобой? – предложил Ник, когда «Даймлер» свернул на Говер-стрит. Он что, читает мысли? Почувствовал поднимающуюся в ней панику и внезапный безумный план войти, притвориться заблудившейся туристкой и быстренько смотаться?

– Ты кто, мой отец?

Он поцеловал ее указательный палец и ткнул им в похолодевший нос Моны.

– Невоспитанный ребенок. Веди себя примерно. А теперь иди, пока я не умыкнул тебя в какой-нибудь дешевый отель и не изнасиловал!

Здание оказалось совсем не таким, как она ожидала. Без грандиозных колонн и классического подъезда, украшенного барельефами на шекспировские темы. Дверь была узкой. Еле заметная табличка на ней гласила: Королевская Академия Драматических Искусств. Слева и справа от входа – одинаково непримечательные скульптуры мужчины и женщины, которые, казалось, умирают от скуки. «Британская сдержанность», – решила Мона, сжимая свою папку в потных руках и надеясь, что выглядит, как Джулия Кристи.

В папке лежал текст двух сценок для показа: монолог Молли Блюм и финальная речь Кэт из «Укрощения строптивой». Она вошла, самоуверенно улыбаясь. Маленький холл был пуст, если не считать женщины за высокой конторкой, которая раздраженно закатила глаза при виде Моны и продолжила телефонный разговор на смеси французского и немецкого.

Разница между вызывающей позой Моны и выражением сомнения в глазах показала ее способность играть. Несколько минут женщина продолжала говорить, не реагируя на посетительницу, возможно, надеясь, что та уйдет. В конце концов, она жеманно вздохнула и сказала.

– Не вешайте трубку, кажется, здесь кто-то пришел, – она прикрыла ладонью микрофон и взглянула на Мону, как на назойливую муху.

– Итак?

Выяснилось, что ситуация намного хуже, чем можно было бы предположить. Не играет роли, во что она одета, как выглядит или что умеет. Будь она хоть Сарой Бернар. Факты таковы: сейчас нет летних курсов, а если бы и были, она, как американка, должна за несколько месяцев прислать запрос, а затем пройти прослушивание и собеседование в Нью-Йорке. Совсем немного американцев допускались даже до просмотра, заверила Мону женщина. Еще меньше принимались на учебу. Она швырнула девушке информационную брошюру и анкету, чтобы тут же отвернуться и продолжить разговор по телефону. Приподнятые плечи демонстрировали явное раздражение из-за прерванного разговора.

Мона была так взволнована, что уронила папку.

– Разрешите! – перед ней, словно из-под земли, появился молодой человек. – Не обращайте на нее внимания.

– Все правильно.

– Вы американка? Я-то из Австралии.

– Что же мне теперь, в ладоши хлопать?

– Не городи чепухи. Нам обоим не помешает выпить. Здесь через дорогу есть паб.

Я не пью.

– Тогда коку? Американцы купаются в кока-коле, так ведь?

Его звали Билл Нел. Его дедушка перед войной переселился из Дублина в Квинсленд. Он рано увлекся театром, участвуя в школьных постановках, заучивая наизусть классиков. Прочитав об успехе в Лондоне другого австралийца, Питера Финча, два года работал на рубке сахарного тростника, чтобы скопить на билет в Лондон.

– Потребовалось еще два года для поступления в Академию. Но, в конце концов, я добился. Это были два прекрасных года.

– Я не могу ждать так долго. Я всем рассказала, что еду в Академию Драматического Искусства. Они ждут моего возвращения в сентябре с произношением, как у Гленды Джексон, – она и несколько одноклассников видели Джексон на Бродвее в пьесе «Марат Шаде». – Что мне делать?

Он задумчиво посмотрел на нее.

– У меня, возможно, есть решение. Пути Господни неисповедимы. Тебе можно доверять?

Может, она врунья и халявщица, но, положа руку на сердце, ей можно доверять. Только вопрос в другом. Кто, черт побери, он, и можно ли ему доверять? Беспощадный опыт подсказывал, что любого мужчину, сказавшего «доверься мне», можно автоматически занести в список желающих забраться в твою постель.

С другой стороны, этот парень не кажется сексуальным маньяком. У него тонкие запястья, она, наверняка, сможет размазать его по стенке, если он станет слишком шустрым. Воинственное настроение улучшило ее состояние.

– Что ты предлагаешь?

Оказалось, он во время летних каникул руководит подпольным актерским классом. Это было против академических правил, но он нуждался в деньгах. Сейчас Билл опаздывал на дневное занятие. Если она хочет, может начать сегодня.

– Назовем это приложением к основному курсу в Академии.

Мама предостерегала: никогда не садиться в машину с незнакомцем, никто не узнает, где она. А вдруг внезапно исчезнет и не вернется. Он может быть похитителем, поставщиком белых рабынь. Ее накачают наркотиками и переправят в Турцию или Сирию, заставят делать неприличные вещи и продадут в гарем. Какой-нибудь султан или эмир страстно влюбится в ее белое тело, но, узнав, что она еврейка, предаст публичной казни на центральной площади.