Вот для чего нужны друзья.

«Трамвай «Желание»,[3] сцена одиннадцатая.

Бланш: Кто бы ты ни был, я всегда зависела от доброты незнакомцев.

Ударение на «незнакомцев»? Мона так много раз повторяла эту строчку, что фраза стала звучать, как тарабарщина. Финальный монолог Бланш так же трудно читать, как и гамлетовское «Быть или не быть». Публика знала его наизусть, встречала как последний вздох поруганной невинности, и повторяла вместе с актрисой.

На вечерней репетиции Билл Нел подбадривал: «Попробуй по-иному, киска. Прибавь выразительности. Еще куча времени для экспериментов». Это его дебют в Нью-Йорке в качестве режиссера и продюссера. С ним она чувствовала себя совершенно раскованно и была благодарна за дружбу, которая возвращала их, спустя двадцать лет, к студенческим дням в Лондоне. Австралиец гордился, что открыл ее вокальные способности на драматических занятиях. Как агент, менеджер, а сейчас и продюсер, он занимался ее карьерой и поддерживал во время личных и профессиональных взлетов и падений.

Как самоназначенный лучший друг, брат, отец и палочка-выручалочка, он провел ее сквозь безумие с Ником Элбетом, брак с Брентом Вильсоном, жестокость Джона Саймона, почти смертельную пластическую операцию. И вот теперь добыл деньги на собственную постановку «Трамвая». Следуя в том же духе, он, возможно, создал для своей протеже нового любовника в лице главного американского «ангела», Сиднея Самуэльса, удалившегося от дел магната, страстного поклонника театра и, к тому же, по воле Провидения, вдовца.

– Я всегда зависела от доброты незнакомцев.

Так лучше? Или, возможно, слишком провинциально?

Роль Бланш Дюбуа была большим шансом для Моны Девидсон вырваться из «мыльных опер» и радио-постановок и, наконец-то, оказаться замеченной, как серьезная актриса.

«Я всегда зависела от доброты…»? Доброта, вот ключ. Внимательно рассматривая себя в зеркале спальни, она упала на пол, сражаясь с невидимой смирительной рубашкой в финальной сцене сумасшествия Бланш. Связанное тело беспомощно извивалось, волосы растрепались, в глазах застыли мольба и паника. Лицо Бланш, ужасающее видение, смотрело на нее из зеркала. Черные ручейки туши струились по белым, как мел, щекам, которые она напудрила, чтобы лучше вжиться в образ. Кроваво-красная дешевая помада умышленно намазана за естественные контуры рта, придавая губам форму лука Купидона.

Призывая все свои эмоциональные силы, Мона медленно изменяла выражение глаз: в них появлялась то животная паника, то благодарная покорность и, наконец, темный омут безумия. Слезы, жгучие и соленые, катились по лицу Моны. Рыдания сотрясали грудь. Она прорвалась сквозь преграды и проникла в самую душу Бланш Дюбуа. До премьеры оставалось всего два месяца репетиций. Все ее будущее зависело от этого спектакля. Она должна быть готова.

Случайный взгляд в зеркало застал ее врасплох. Отражение этой женщины сводило на нет актерскую работу. Кого она обманывает? У нее чертовски цветущий вид; слишком здоровый для Бланш Дюбуа. Та была хрупким листком, подхваченным порывом ветра. Мона же выглядит способной поднять Стенли и размазать его по стенке, если тот откроет рот.

Внезапная подавляющая неуверенность потребовала срочной калорийной поддержки. Она откусила три больших куска от огромной плитки шоколада и доела половину коробки ванильно-шоколадного мороженого, оставшегося после завтрака. В дверь позвонили, мелодичная трель известила о доставленной утренней почте.

Толстая резиновая лента, обмотанная вокруг увесистой связки, внезапно развязалась и, словно управляемая торпеда, выстрелила ей в голову, пролетев в миллиметре от левого глаза. Это Господь пытался привлечь ее внимание. Господь советовал ей стать лучше, пересмотреть приоритеты и решить, какое отношение имеет Бланш Дюбуа к ее детям и Сиднею, занимающему все большее место в жизни Моны. А главное, Бог напоминал, какая удача и счастье, что она жива, здорова, имеет успех, как прекрасно ее существование во вселенском мироздании. Пора прекратить хныкать, что она не Мерил Стрип. Пока.

Освободившись от резиновых пут, почта рассыпалась по столику в холле. «Ну вот, снова все то же», – подумала она, пробегая глазами по ежедневному вороху информационных изданий, их разнообразие и напористость поражали. Каталоги. Журналы. Свободный отдых во Флориде. Фильмы для взрослых. Образцовое питание для домашних любимцев. Предложения для тех, у кого мало времени? Никто не должен напоминать, что ее время ограничено. Ей уже тридцать девять, даже, если по фотографии дают двадцать девять, она все еще надеется добиться, чтобы ее воспринимали серьезно. Как женщину, актрису и, да поможет Господь Бог, мать. Время неумолимо убегает. Сорокалетие не за горами. С новой карьерой и новым мужем она должна совершить переход к солидной зрелости, к более практичному стилю жизни. Она должна подняться, возродиться, как птица-феникс, после страданий Бланш Дюбуа, окруженная продюсерами, нуждающимися в ее услугах. Она должна выйти замуж за Сиднея, хотя он и скучен, нечто вроде вентилятора, потому что… почему? Потому что он любит ее и считает звездой, обожает ее детей, богат, мил и, самое главное, живя скучной жизнью бизнесмена, он ослеплен ее миром и благодарен за возможность приблизиться к нему.

А Ник Элбет – нет.

Ладно, завяжем с Ником Элбетом.

У Моны были дела и поважнее, например, ежемесячный чек от Брента, запаздывающий уже на неделю. Не то, чтобы он ей нужен. Просто, это вопрос „принципа. Чтобы убедиться – она случайно не пропустила чек, снова внимательно просмотрела почту, держа наготове корзину для бумаг.

Последнее письмо казалось похожим на приглашение, но это ни капельки не обмануло ее. Слишком часто была она одурачена толстыми белыми конвертами, надписанными причудливыми буквами со множеством закорючек, которые выглядели как настоящие приглашения на реальные праздники знакомых ей людей.

Выбросим и этот конвертик вместе с нарядной маркой старой веселой Англии. Она швырнула нераспечатанное письмо в корзину поверх всей прочей макулатуры.

Сработал сигнал внутренней связи с консьержкой.

Что еще?

– Да?

– К нам поднимается джентльмен. Сказал, вы знаете, кто он.

Ник Элбет! Имя вспыхнуло в мозгу, как это случалось очень часто. Будет сногсшибательно открыть дверь и увидеть на пороге Ника, как и в прошлый раз, с мерзкой ухмылкой, огромным букетом маргариток и бутылкой шампанского.

– Сидней!.. – реальность заставила отшатнуться. Неуклюже пытаясь обнять, он наступил ей на ногу.

– Прости, пожалуйста.

– Ничего страшного.

– Правда, извини меня, Мона. Я такой неловкий…

– Все нормально. Действительно. Полный порядок. Зачем он здесь? Разве не помнит, что скоро репетиция?

– Машина внизу. Я подумал, тебе понравится, если я заеду за тобой.

– О, Сидней… – Почему она так безумно зла на него? Ведь он поступает именно так, как ей всегда хотелось, чтобы вел себя мужчина – внимательно, заботливо, преданно.

– Ну, конечно… если у тебя нет других планов. Я только думал…

– Ты думал совершенно правильно, Сидней, дорогой. Спасибо, милый.

Так натурально. Просто Сара Бернар.

– Что бы я без тебя делала? Буду готова через полсекунды.

Глубокий вдох, собраться с мыслями, машина закрутилась. Любимая звезда собирается на репетицию: густые рыжевато-коричневые волосы собраны в тугой узел так, что натянулась кожа на скулах, очки в тонкой оправе с тонированными стеклами вместо контактных линз, мешковатый черный свитер, высокий воротник доходит до подбородка, чтобы избежать даже малейшего намека на дряблую шею, ремень затянут на талии, гордо выставляя напоказ результаты действия крема для похудения, «вареные» джинсы – униформа драматической актрисы. Старенькие балетные тапочки уступили место белым кроссовкам с теннисными носками.

Пьеса, косметичка, лимонные жевательные конфетки, витамины, кофеин, записная книжка, ручка и пачка бумажных салфеток заброшены в потрепанный зеленый полиэтиленовый пакет. Она наносит последний штрих, намазывая помадой надутые пухлые губки, и обессиленно направляется к дверям, где ждет Сидней. Она не должна быть такой сукой. Разве бегать за тачками в час пик лучше, чем иметь в своем распоряжении Сиднея и его «Линкольн»? Она поклялась немедленно и впредь стать восхитительной.