- А тебе чего? - сказал, опять возвращаясь к столу, Андрей. - Будет у тебя этот дом вместо дачи, внуки пойдут, будешь привозить на природу... Грибы тут, ягоды, воздух... Ну, а не хочешь дачу, на дрова любой возьмет. - Андрей, словно вновь стараясь нащупать место неуязвимее, помедлил. Много, конечно, не дадут, а сотни полторы-две любой даст. Дрова сухие, близко, трактором зацепил и волоки.

- Может, ты и сам возьмешь? - слегка потирая пальцами словно в одночасье взявшиеся густой и сильной щетиной щеки, спросил Василий, его глаза приобрели какуюто звериную, обволакивающую глубину, но Андрей ничего не заметил.

- А я что? - пожал он плечами. - Мне тоже топить надо. Газ по плану еще через два года подвести обещают.

Да ведь обещать легко, у нас, сам знаешь, каждый, кому не лень, куда как на посулы здоров! Наловчились, хлебом не корми! А двести рублей тоже деньги, ты за них месяц горбишь.

Он хотел еще что-то сказать, но Василий сунул ему стакан с водкой, и они опять выпили, и, странное дело, и тот и другой словно пили не сорокаградусную московскую водку, а воду, лишь у Андрея слегка начинал лосниться разлапистый кончик утиного носа, отчего его лицо всегда имело несколько ехидное и заносчивое вьщажение, а теперь и того больше. Нос его как бы сам по себе, отдельно от выражения глаз и всего остального лица, задорно и откровенно улыбался. Андрей внутренне был уверен, что именно сам он жил и живет правильно, но только его бывший друг и соперник Васька Крайнев, уехавший в город в свое время по гордости своего характера, не хочет из-за собственной занозистости этого признать, пожалуй, он точно определил, что за бесценок, попросту говоря, за шиш с маком, отдавать большой благоустроенный дом обидно, да ведь здесь именно так и обстоит дело. Никому эти добротные, строившиеся в надежде на детей и внуков дома в мертвом поселке и задаром не нужны, так уж распорядилась жизнь, такую дулю в этом повороте выставила.

- А дом хороший, сколько труда сюда вбухано, - тихо, почти неслышно вздохнул Василий.

- Много, - согласился Андрей и, вздрогнув, поднял голову к потолку, казалось, какая-то тоскливая нота родилась, окрепла и с мучительным грохотом оборвалась.

- Ветер, - сказал Василий, чувствуя, как неуютно и тяжело становится ему в этом обреченном доме.

- Видать, где-то крыша прохудилась, - сказал и Андрей, хотя подумал совершенно о другом, о том, что старухи упорно твердят о домовом, о хозяине и что он все предчувствует и знает наперед. И вслед за тем он нервно оглянулся, он бы мог сто раз побожиться, что в доме вместе с ними был кто-то третий, и этот третий сейчас упорно глядел на него из темного угла. Тихий, но пронзительный холодок сладко тронул ему затылок.

- Вась, Вась...

- Чего тебе?

- Слушай, может, нам того... спать пора? - спросил Андрей.

- Спать? Ну иди ложись, вон на диван, как раз спиной к печке, тепло.

- А ты?

- Посижу, какой там сон...

- Ну, так и я еще посижу, - обрадовался Андрей. - Вот, говорят, ученые до всего дошли, могут этот мир хоть надвое, хоть на восемь частей расколоть... так?

- Не знаю.

- Говорят! - Андреи упрямо повел носом. - А вот что такое в человеке подчас сидит, ни один самый головастый академик не знает. Вот отчего стало мне страшно? Глянул я вон в тот темный угол, а оттуда на меня какие-то глазищи, да так, прямо в душу, а? Кто это знает?

"Все-таки водки много выпили", - подумал Василий, тоже отчасти проникаясь словами и сомнениями Андрея и чувствуя, что в доме действительно кроме них двоих есть кто-то третий, кто с самого начала неотступно следит за ними. Василий был не робкого характера, но сейчас и он посмотрел в дальний угол. Разумеется, ничего и никого там не было, лишь от тепла проступило на стене размытое продолговатое пятно сырости, удивительно похожее на человеческую фигуру.

- Вот и говори, что старухи басни рассказывают, - нервно сказал Андрей. - А я думаю, что не только у живой твари есть душа, она и у дерева есть, и у дома...

- Конечно, есть, - с каким-то странным, скрытым волнением, с непонятной готовностью подтвердил Василий.

- А-а, значит, и ты веришь? - в недоумении уставился на него Андрей, но Василий не отрываясь все смотрел и смотрел в угол. И в это время у него было какое-то злое лицо, Андрей даже отодвинулся подальше, и Василий, уловив это его движение, повернулся к нему, их глаза встретились.

- Ты чего? - первым не выдержал Андрей.

- Ничего, думаю, в самом деле пора прилечь, - сказал Василий. - Черт знает, разное лезет в голову...

Они никак не могли оторваться друг от друга, словно были чем-то нерушимым связаны, и тогда что-то произошло, что-то глухо стукнуло. Перегоревшее в самой середине тяжелое полено ударило одним концом изнутри печи о дверцу, и дверца приоткрылась, из нее выскочило несколько малиново-огненных угольев, они весело стрельнули прямо в лежавшую кучей у печи растопку, в измятую бумагу, в сухую бересту, стоявшую в корзине и заготовленную еще покойницей Евдокией.

Делая невероятное усилие, Андрей попытался встать на занемевшие ноги, но незнакомый, какой-то далекий и гулкий голос Василия придавил его к месту:

- Сиди, сиди...

И тогда Андрей в один миг все понял, он попытался независимо усмехнуться, но у него ничего не получилось.

И он лишь негодующим, прерывающимся шепотом спросил:

- Ты что? Того, с катушек съехал?

- Сиди, не твое дело, - все так же, казалось, спокойно сказал Василий. И что-то в его голосе было такое, что привставший было Андрей с готовностью опустился на свое место, ему сильно захотелось пить, и он пожевал вмиг пересохшими губами. Из корзины с берестой вначале упругой и темной струйкой тянул дымок, затем неожиданно показался язычок пламени, и почти сразу же вся корзина словно превратилась в живой и ядовито-мохнатый цветок, струйки огня, тоненькие вначале и упрямые, поползли по крашеному полу и легко, словно невзначай, перекинулись на ситцевую занавеску и уже стали лепиться к потолку, тоже покрытому желтоватой слоновой краской, здесь в свое время сам Василий трудился надо всем добротно и не спеша. В том, как огонь неслышно и в то же время с невероятной быстротой распространялся вокруг, было что-то завораживающее, ни Василий, ни Андрей не могли отвести от него глаз, и, казалось, ни один, ни другой даже не понимали, что происходит.

- Псих! - внезапно, словно очнувшись, тоненько закричал Андрей. - Псих! Ты ответишь! Ты...

Тяжелая и властная рука Василия придавила его к лавке, и Андрей, перепуганно кося, увидел жадный плеск огня в темных, замерших глазах Василия.

- Сиди, тоже законник, - беззлобно сказал Василий. - Да кто тебе поверит? А может, ты сам и поджег?

- Я? Я?! - опять почти взвизгнул Андрей. - А-ах ты бандюга! А-ах ты...

Оборвав на полуслове, Андрей попятился, Василий, выкатывая блестевшие белки глаз, с непонятным утробным наслаждением хохотал, и его крупные и плотные зубы тоже влажно поблескивали.

Дым начинал душить, и огонь, охвативший потолок, вроде бы ослабел, тускло пробивался по всему потолку сквозь густую, сизую волну дыма.

- Беги, полоумный, сгоришь! Ты душу свою палишь, корень свой в огонь кинул! Бездомен, сволота, отцову память в огонь! - в исступлении крикнул Андрей и выскочил вначале на кухню, затем в сени и на улицу, оставляя двери открытыми, дым удушливыми белесыми клубами валил следом, и тотчас, тяжело бухая ногами, вынырнул из дыма и Василий. Они еще были на крыльце, кашляя и вытирая глаза от слез, когда багрово и зловеще разгоревшиеся окна в горнице стали лопаться, Василий ахнул, застыл на мгновение, затем ринулся назад, в дом. В последний момент Андрей успел схватить его за плечи, рванул назад, и оба от неожиданности скатились с крыльца, при этом Андрей каким-то образом оказался сверху. Раскорячившись, хватаясь за подмерзшие к утру комья земли, он не давал Василию встать.

- Пусти, убью! - хрипел Василий, лежа лицом вниз и силясь сбросить с себя оказавшегося необычайно цепким Андрея. В это время со звоном высыпалось еще несколько стекол в горнице, и, вырвавшись изнутри сразу в нескольких местах, огонь привольно и почти добродушно загудел. Андрей ползком попятился дальше. За ним откатился и Василий, стал на колени, от весело и дружно горевшей избы несло нестерпимым жаром, и на крыше, свертываясь в беспорядочные жгуты, срываясь со своего места, трещало и стонало железо. Шатаясь, Василии встал па него и, прикрывая лицо ладонями, отступил, теперь он отчетливо слышал, как кричит от боли душа дома, сработанного его собственными руками и сердцем.