Все это Ковачев узнал уже под вечер, когда бригада слежения за Петковым вручила свой рапорт.

В тот же день, перед полуночью

Ковачев был из тех людей, что каждую ночь по нескольку раз видят сны. Сколько он помнил, видения его были всегда остросюжетны. Более того, почти каждую ночь, точнее около часу пополуночи, снился ему какой-нибудь кошмар. Или он ведет автомобиль, а шоссе начинает круто уходить вниз, настолько круто, что уже не затормозишь, и за мгновение до того, как рухнуть в пропасть, он просыпался. Или в каком-то огромном, почти незнакомом городе, похожем на Париж, или в новом районе его любимой Москвы он заблудился, пытаясь найти дорогу к аэродрому, и самолет улетает без него. Или ему предстоит выпускной экзамен, а он ничего не знает, абсолютно не готов, и лишь за долю секунды перед пробуждением от пережитого страха с облегчением осознает, что давно уже получил высшее образование…

Сегодня он стоял на краю небольшой, нависшей над водою деревянной пристани, а жена его с двумя детьми носилась в лодчонке без весел далеко в море и звала: «Асен! Асен!» Волны били в пристань, угрожающе раскачивали осклизлые доски. Будто прикованный к этим хлопающим доскам, он и шагу не мог ступить, чтобы прийти семье на помощь. И неслось над морем отчаянное: «Асен! Асен!»

Ковачев проснулся, но не сразу понял, что находится в гостиничном номере. Первое, что он почувствовал, – радость, ибо избавился от кошмара. Вслед за тем он не на шутку рассердился, когда понял, что его разбудили. Включив настольную лампу, с некоторым облегчением отметил, что было всего лишь половина двенадцатого. Телефон снова зазвонил. Дежурный окружного управления попросил спуститься вниз и подождать оперативную.

Через несколько минут Ковачев уже был внизу, перед входом в гостиницу. Ночь была прохладной, с моря поддувал ветерок, и он, закурив, с удовольствием застегнул плащ, который предусмотрительно взял с собою. Судя по всему, случилось нечто важное.

Не успел он докурить сигарету, как подкатила черная «волга», он сел рядом с шофером, а Петев немедленно доложил, наклонившись сзади к самому его уху:

– Только что сообщили: Маклоренс погиб в автомобильной катастрофе на шоссе, ведущем к Балчику. Его машина съехала с шоссе и разбилась где-то недалеко от пионерского лагеря.

– Кто доложил?

– Служба наблюдения.

– Маклоренс был один в машине? Кто-нибудь еще пострадал?

– Больше ничего не известно.

Шофер мчался с такой скоростью, что Ковачев всерьез начал думать об опасности последовать за Маклоренсом. Время от времени навстречу им проносились с шумом машины. Судя по тому, как они вписывались в повороты и не переключали дальний свет, можно было предположить, что большинство водителей предпочли бы в эту ночь не встречаться с автоинспекторами.

На одном из поворотов, где шины снова зловеще запищали, Ковачев увидел вдалеке, как кто-то вроде бы размахивает фонарем. Шофер сбавил скорость, они подъехали ближе. Крупный мужчина с электрическим фонарем в руке, а рядом стояла машина ГАИ, санитарная машина и темная «волга». Ковачев выскочил и сразу был ослеплен, но мужчина тут же перевел луч на землю и представился:

– Бай[1] Драган, сторож пионерского лагеря. Вы, кажется, из милиции. Другие ваши внизу. Идемте за мной, я знаю дорогу между камнями.

Строителям шоссе пришлось здесь рассечь скалистый холм, и лишние камни так и остались на склоне. Тропинки не было, и в ночной тьме, хотя и рассекаемой фонарем бая Драгана, они все же с большим трудом сумели попасть на заросшую травой поляну, где теперь покоился «плимут».

Собравшиеся представились: врач курортной поликлиники Миладинов, установивший факт смерти, капитан Савов из ГАИ и два эксперта, которые закончили осмотр места происшествия, а также один работник службы наблюдения. Каждый из них дело свое уже сделал, теперь все ждали указаний «начальства из Софии».

Ковачев отозвал в сторону оперативника. Тот доложил:

– Точная картина не ясна. Мы следовали сзади метрах в трехстах-четырехстах. А он погиб именно на повороте, вне пределов видимости. Какой-то шум мы, правда, услышали, но не придали ему значения. А когда вылетели на открытое место и увидели, что он исчез, решили возвратиться. Отъехали почти на километр. И тут его обнаружили. По огням внизу и по… проломленному парапету.

Ковачев поинтересовался, кто сообщил о происшествии. Оказалось, первым все же позвонил в милицию не оперативник, а сторож пионерского лагеря. Сейчас и он ожидал своей очереди, смущенный вниманием, но гордый своей ролью бдительного помощника. Рядом с ним неразлучной тенью маячил сухонький старикашка.

– Вот кто видел происшествие, – представил старичка капитан Савов.

– Да ну… никто его не видел, товарищ капитан.

– Не видели, так хотя бы слышали, правда?

– А как же, слышали. Сидим мы как раз, стало быть, в кухне, в картишки перекидываемся, а тут что-то как заскрежещет. Загромыхало, значит, потом удар… и еще разок ударило.

– Когда это произошло?

– Да как вам сказать, товарищ капитан, не догадались мы на часы-то поглядеть. Однако времени достаточно прошло после вечерней поверки. За одиннадцать наверняка перевалило…

– А вы, доктор, не взглянули на часы, когда вас вызвали? – спросил Ковачев.

– Взглянул. Было двадцать три часа семь минут, когда мне позвонили.

– Благодарю. А теперь надо вытащить из машины тело. Прежде чем отвезут в морг, хотелось бы его осмотреть.

«Плимут», перевернувшись по откосу несколько раз, снова оказался на колесах. Но почти все стекла были разбиты, крылья разодраны, дверцы раздавлены. Лишь ломом удалось вскрыть шоферскую дверцу. Наконец вытащили Маклоренса. Даже побитое и окровавленное, лицо его сохраняло холодноватую англосаксонскую красоту. Должно быть, смертоносный удар пришелся от руля в грудную клетку, в сердце.

Из правого кармана Ковачев достал паспорт. Между страничками пестрели банкноты. Он пересчитал их: в одном месте девять купюр по сто долларов, в другом – сто двадцать левов пятерками и десятками. С первой страницы в свете фонаря ему улыбался Дэвид Маклоренс. Слева под мышкой у него обнаружился в элегантной кобуре увесистый блестящий пистолет. Ковачев стал его разглядывать. То была неизвестная американская модель, вероятно тридцать восьмого калибра или побольше. Он сунул пистолет обратно в кобуру.