Но мне не хотелось его бранить. Правда, легкомысленная болтовня Китидзиро иногда повергает меня в смущение, но все же я не могу отрицать, что в долгу перед ним. Я посоветовал ему исповедоваться, и он послушно признался во всех своих прошлых грехах.

Я повелел ему никогда не забывать наставление Господа: «Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным»15 .

Китидзиро, припав к земле, как провинившийся пес, стал биться головой о землю. Он слаб духом, и от него никак нельзя ожидать душевного мужества. Я строго сказал ему, что от природы он человек поистине добрый, хороший, но исцелить его от малодушия может не сакэ, к которому он так привержен, а единственно сила веры.

Я не ошибся в своих представлениях. Чего жаждали, чего хотели от меня японские крестьяне? Ученье Христово помогло этим людям, живущим и умирающим, словно скотина, впервые обрести надежду. Ведь буддийские бонзы всегда держат сторону тех, кто обращается с ними, как с животными. За долгое время крестьяне привыкли к мысли, что жизнь дана человеку, чтобы терпеть.

Сегодня я окрестил тридцать человек - детей и взрослых. И не только местных жителей - верующие украдкой приходят ко мне через горы из Мияхары, Кудзусимы, Харадзуки. Я выслушал более пятидесяти исповедей. В день отдыха, после мессы, я впервые говорил с ними на японском языке. Крестьяне смотрели на меня глазами, полными любопытства. Пока я говорил, перед моим мысленным взором возникал образ нашего Господа, произносящего Нагорную проповедь, я видел с жадностью внимающих ему людей... Почему мне так часто представляется Его облик? Наверное, потому, что в Писании ничего не говорится об этом, и потому каждый волен сам представлять себе Его. Еще в детские годы я создал себе свой образ Господа...

Однако я отдаю себе отчет, сколь опасны подобные сборища. Рано или поздно власти дознаются о происходящем.

О Феррейре здесь тоже никто ничего не знает. Я встретил двух стариков, которые якобы видели учителя. Из их рассказа удалось узнать только то, что падре Феррейра устроил для страждущих и брошенных матерями младенцев странноприимный дом в Нагасаки... Разумеется, это было до поры гонений на христиан. Я сразу представил себе нашего учителя. Каштановая борода, глубоко посаженные глаза... Он протягивал этим несчастным руку помощи и участия - как некогда нам, своим ученикам.

- А что, этот падре, - нарочно спросил я у стариков, - он был сердитый, страшный?

Те отрицательно затрясли головами. Нет, словно хотели они сказать, такого доброго человека они еще не встречали.

Перед отъездом я посоветовал жителям этого поселка создать у себя такую же общину, как в деревне Томоги, то есть выбрать «старейшину», назначить «отцов» - с тем, чтобы светоч веры не угас. В нынешних условиях не остается ничего другого. Здешние жители выказали интерес к моим словам, но, когда дело дошло до выборов «старейшины» и «отцов», они начали спорить - точь-в-точь как спорят выборщики у нас в Лиссабоне. Особенно упорно добивался избрания Китидзиро.

Хочу обратить Ваше внимание еще на одно обстоятельство. Здесь тоже, как в деревне Томоги, крестьяне беспрерывно просили у меня крестики, иконки, ладанки... И когда я говорил им, что у меня нет с собой священных предметов, они выглядели ужасно разочарованными. Пришлось разорвать мои четки и раздать всем по бусине. То, что японские христиане относятся с благоговением к подобным предметам, не так уж плохо, но меня это почему-то немного тревожит. Уж не заблуждаются ли они в чем-то?

На шестую ночь меня снова украдкой усадили в лодку, и мы поплыли по окутанному мраком ночному морю. Слышались однообразный скрип уключин и плеск волн, ударяющих о борт лодки. Сидевший на носу Китидзиро тихонько напевал. Мне вспомнился безотчетный страх, охвативший меня на пути сюда, пять дней назад. Я улыбнулся. Все идет как нельзя более удачно.

С тех пор как мы прибыли в Японию, обстоятельства складываются благоприятнее, чем можно было предполагать. Не подвергаясь чрезмерной опасности, нам удалось отыскать две общины верующих, и власти пока не прознали об этом. Я даже подумал, уж не преувеличивает ли падре Валиньяно опасность положения? Грудь сжалась от какого-то неизъяснимого, радостного чувства - то была радость от сознания, что я полезен. В этой неведомой Вам стране на краю света я приношу пользу людям.

Возможно, поэтому обратный путь не показался мне таким долгим. Я даже удивился, когда лодка заскребла дном по песку и замерла, словно наткнувшись на препятствие,- неужели мы уже вернулись в Томоги?

Притаившись на берегу, я остался ждать Мокити с товарищами, которые должны были меня встретить. Даже эти предосторожности, пожалуй, излишни... - подумал я, с удовольствием вспоминая ту ночь, когда мы с Гаррпе впервые ступили на берег Томоги.

Послышались шаги.

- Па-адре...

Обрадованный, я вскочил и протянул перепачканную в песке руку.

- Бегите! Скорее бегите! - быстро проговорил Мокити, подталкивая меня вперед. - В деревне чиновники...

- Чиновники?!

- Да, падре. Они выследили нас.

- И нас тоже?..

Мокити поспешно покачал головой: о том, что крестьяне укрывают священников, власти еще не знают.

Мокити и Китидзиро потянули меня за рукав, увлекая за собой, и мы побежали прочь от деревни. Прячась в пшеничных колосьях, мы пробирались в горы, к нашей хижине. Заморосил мелкий, как водяная пыль, дождь. Начался наконец японский дождливый сезон.

Сегодня опять, кажется, появилась возможность написать Вам. Как я уже сообщал в предыдущем письме, когда я вернулся с Гото, власти проводили в деревне обыск, но мы с Гаррпе по-прежнему целы и невредимы - при мысли об этом не могу от всего сердца не возблагодарить Господа.

К счастью, еще до прибытия чиновников «отцы» распорядились спрятать все иконы, распятия и тому подобные предметы. Вот когда показала себя их община! Все крестьяне с невозмутимым видом работали в поле, а наш знакомый «старейшина» невразумительно отвечал на вопросы, притворяясь совершеннейшим дураком. Крестьянская смекалка научила его прикидываться простофилей перед притеснителями. После долгих препирательств чиновники, отчаявшись и убедившись, что толку все равно не добьются, покинули деревню.