Одиночество, особенно тягостное на чужбине, постоянное нездоровье, и, наконец, чувство вины только за то, что ты японец, да к тому же еще погруженность в творчество таких писателей, как Франсуа Мориак, Ж. Бернанос, П. Клодель, отличавшееся крайней остротой нравственных проблем, трагической окрашенностью повествования... Надо признать, перед молодым Эндо стояли непростые задачи. Однако несомненно, что именно общение с произведениями этих писателей сыграло особую роль в его жизни: он осознал свое призвание, нашел тему, получил мощный творческий импульс. В то же время Эндо понял, насколько он, японец, отличается от тех, кто существует «внутри» христианской европейской культуры.

Размышляя над собственной принадлежностью к католицизму, Эндо нашел точную метафору, которую часто использует в выступлениях, статьях, интервью. Он называет свою веру «плохо пригнанным костюмом западного покроя», в который его обрядила в детстве мать. Ощущая христианство как нечто заимствованное, несвойственное японскому религиозному сознанию, Эндо, по его собственному признанию, не раз делал попытки отринуть веру, но всякий раз терпел неудачу: католичество, ощущаемое им как нечто чуждое, тем не менее, стало неотъемлемой частью его самого.

Наконец, осознав бесплодность этих попыток, Эндо решил «своими руками переделать плохо сидевший европейский костюм в японское кимоно». Запомним эти слова, они, в сущности, ключ ко многому в творчестве писателя. Если попытаться открыть этим ключом роман «Молчание», то станет очевидно: да, миссионеры облекли японцев в неудобное европейское платье, не умея перекроить его в привычное кимоно. Существовал и еще один серьезный просчет - в осуществлении своих замыслов они были чрезмерно настойчивы. «Когда человеку навязывают то, что ему совершенно не нужно, это горе-благодеяние. Христианская вера - такой же подарок. У нас есть собственная религия. И мы не нуждаемся в чужеземном учении. Я тоже изучал в семинарии догматы веры. И по правде сказать, не нашел в них ничего, что могло бы пригодиться японцам». Слова эти произносит один из тех, кто лишь промелькнул на страницах «Молчания», но чей голос важнее многих других, ибо это - голос человека из толпы. Надо заметить, что Эндо предоставляет суждениям вероотступников немало места в романе. Видимо, он и сам тяготеет к их позиции, потому что апостольский подвиг главного героя - Родригеса - оказывается оплаченным чужой кровью: «Он приехал сюда посвятить свою жизнь японцам, однако на деле все выходило наоборот: это они принимали смерть ради него».

Исторические факты, лежащие в основе «Молчания», таковы, что если бы Эндо просто последовательно изложил их, слегка стилизуя под документ, либо просто приводя подлинные документы эпохи, - книга все равно держала бы читателя в постоянном напряжении. Воистину прав Гофман: «Все, что на самом деле случается, это и есть самое невероятное. Нет ничего поразительней и безумней, нежели действительная жизнь».

Но Сюсаку Эндо не историк и не летописец, а писатель, беллетрист, и роман, несмотря на тесную привязку к историческим событиям и фактам, является художественным произведением. Его реалистичность не подлежит сомнению, но ткань текста буквально пронизана иносказаниями, аллегориями, метафорами.

Самая яркая и трагическая метафора - «крестный путь» Себастьяна Родригеса - вызывает в памяти восхождение на Голгофу. Множество легко угадываемых аллюзий и прямых отсылок не позволяют забыть об этом сходстве. Но финал пути Родригеса иной: он страшен своей безысходностью. Родригес проводит оставшиеся годы жизни в безвестности, утратив все, даже имя. Его удел - вечная мука; то, что привело его на землю Японии, кажется теперь бывшему священнику не только бессмысленным, но и фальшивым. И в этом - пафос романа...