Прошло время, примерно лет двадцать, я решил поужинать в ресторане ЦДЛ. Хотя я не очень любил это престижное место, но там должен был появиться мой друг, замечательный писатель Валерий Осипов.

Я вошел в Дубовый зал, до отказа забитый мастерами отечественной словесности, и начал искать свободное место. И вдруг увидел очень знакомую и очень красивую даму, машущую мне рукой.

Я подошел и дико удивился. Это была последняя ставка Бори По Новой Фене Нинка, и сидела она за столом с Яковом Борисовичем Гольдиным, великим теневым дельцом Советского Союза.

Мы познакомились с ним в доме моего старого знакомого, в те годы короля подпольного трикотажа, Ильи Гальперина, расстрелянного в 1967 году.

Яков Борисович, донельзя роскошный, сидел за столом в модном, кстати закрытом для посторонних, литературном клубе. Мест не было, и я сел к ним за стол.

– А я вас читал, – мило улыбнулся мне Гольдин, – ну, смотрю, после нашего последнего разговора у Гальперина не нажили палаты каменные?

– Пока нет, – вздохнул я, – и не предвидится в обозримом будущем.

– Почему же? Мой ангел-хранитель Ниночка кое-что рассказала мне о вас. Вы же не всегда были журналистом.

– Вернее, я еще не был журналистом.

– Но это риторика, я могу предложить вам цех шелкографии в Днепропетровске.

– А почему именно мне?

– Если согласитесь – узнаете. За год подниметесь, станете богатым человеком.

– Я подумаю.

– Ну думайте, думайте, – с иронией ответил Гольдин. Но тут появился веселый и шумный Валерий Осипов, и посиделки в ресторане сразу же изменились. Гольдин с Ниной, поужинав и выпив кофе, уехали, а мы остались догуливать.

Дня через четыре ко мне в редакцию приехал мой приятель из КГБ и положил на стол фотографию.

Зал ресторана ЦДЛ. Столик, красавица Нинка, элегантный Гольдин и я.

– С большими людьми дружишь.

– А то! Значит, пасете Якова Борисовича, мышка-наружка.

– А как догадался, что его, а не тебя?

– Тогда бы ты этот дагерротип мне бы не показывал. Слушай, а почему он меня клеил работать в Днепропетровск?

– Могу обрисовать в общих чертах. Речь идет о банде Матроса.

Прав был подпольный делец, который назвал брежневские годы золотым временем. Дефицит, причем повальный, породил теневую торговлю и производство.

Все были довольны. Партийные и советские чиновники получали от этого свой жирный кусок, цеховики круто наживались, а люди могли приобрести необходимые им товары и продукты.

Страной заправляли старики, пробившиеся в Москву из Днепропетровска: Брежнев, Кириленко, Тихонов, Чебриков, Цуканов, Павлов и целая плеяда партчиновников более низкого ранга.

И если Ленинград был колыбелью революции, то Днепропетровск стал колыбелью партийного застоя. И неприкасаемым городом. Там, как нигде, развернулось теневое производство. Цеховики жили совсем неплохо. Отстегивали наверх нужные суммы и тихо и спокойно работали.

Эта идиллия продолжалась, пока Сашка Мильченко, по кличке «Матрос», не решил расстаться с футболом. И хотя В. Лобановский в 1972 году вывел «Днепр» в высшую лигу, Матросу расхотелось гонять мяч по полю. Он вернулся в родной Днепропетровск, в родительский дом на местной окраине, именуемой почему-то «Амур». Его там знали все. Знали и гордились. Еще бы, амурский паренек стал футбольной звездой.

Матрос не пошел работать на родной вагоноремонтный завод, не стал тренером юношеской спортивной школы. Он собрал банду и перво-наперво в одном из кафе завел практически легальный катран, в котором выигрывал только он один.

Вскоре любителей игры в одни ворота стало слишком мало, и тогда Матрос решил заняться благородным делом – рэкетом. Однако он не знал основных правил игры. Поэтому его наезды больше походили на вооруженные грабежи. Он с ребятами приезжал в бар, показывал бармену обрез и отбирал часть выручки. То же происходило в пивных палатках.

Но этот промысел не давал нужного количества денег. Вот тогда для цеховиков наступили черные дни. Ребята Матроса точно выясняли, где проживает подпольный делец, где его дача и гараж, и приходили в гости.

Матрос называл очень крупные суммы дани, иначе обещал для начала спалить дачу и квартиру, а потом уж заняться семьей. Цеховики, рыдая, платили ему деньги.

Местные власти не вмешивались. Матрос не трогал добропорядочных людей города, а подпольным миллионерам жаловаться было некому. Но однажды произошел невероятный случай. Из Москвы в родной город на «гастроли» прибыл очень хороший зубной техник, он привез с собой, естественно, золотишко, чтобы продать местным коллегам и поставить желающим мосты. Ребята Матроса узнали об этом и решили растрясти залетную знаменитость.

Строитель золотых мостов был местным, выросшим в не самом спокойном районе Днепропетровска, и, прежде чем стать зубной знаменитостью, был весьма серьезным каталой. Он встретил пришедших к нему молодых людей с некоторым изумлением. Такого он никак не ожидал.

Пацаны нагло потребовали сдать им все наличное золото. Тогда корифей зубных протезов вспомнил свою приблатненную молодость, схватил здоровенный кухонный нож и распорол двоим животы не хуже любого знаменитого хирурга.

Слух об этом немедленно разошелся по городу: цеховик, к которому пришли за данью, начал крошить ножом конкретных пацанов.

И тут в Днепропетровск прибыл сам Гольдин, имевший в этом городе огромные финансовые интересы. Он встретился с главным городским цеховиком Аркадием Ковалем и предложил ему оформить подсобниками-грузчиками двадцать человек, которых он пришлет из Москвы.

В Днепропетровск приехали серьезные ребята, все, как один, спортсмены-силовики, а с ними несколько человек со стволами. Видимо, в эту бригаду и вербовал меня Гольдин.

Матрос понял, что перегнул палку. Надо было находить общий язык с теневиками. А Гольдин тем временем встретился с несколькими авторитетными ворами и договорился о сходняке.

Он состоялся в 1979 году в Кисловодске. Впервые за стол переговоров сели воры в законе и короли подпольной экономики. Спорили долго. Одни говорили, что переговоры с фраерами нарушают воровской закон, другие, особенно московские воры, требовали навести порядок в отношениях с коммерсантами.

Доводы были весьма убедительны. Московские воры говорили о новой силе, которая хочет лишить их заработка, о молодых беспределыциках, для которых нет ни ментовских, ни воровских законов. Москвичей поддержали казанские уголовники. Они рассказали, какой беспредел творят в их городе молодые отморозки.

Было решено обложить теневиков данью: десять процентов в пользу смотрящего. Он же обязан будет из этих денег нанимать людей, которые станут защищать цеха от шпаны и отморозков.

Общаки начали расти и достигали сумм свыше миллиона рублей. Хранить такие деньги в одном месте было опасно и нецелесообразно. Поэтому воры стали находить вполне респектабельных граждан, у которых могли хранить свои деньги. Преимущество отдавалось тем, кто имел легальные большие доходы. В основном певцы и музыканты. Естественно, эстрадные.

Деньги клались в сберкассу на предъявителя. Книжка хранилась у весьма популярного в стране человека, а талон – у подлинного держателя общака, который, на воровском жаргоне, «сидел в яме», то есть практически никто не знал, кто он такой.

Грузинские блатняки держали свои деньги у одного из самых высокопоставленных чиновников в Москве. При Андропове против него было возбуждено уголовное дело за взятки. Сотрудники КГБ, проводившие у этого чиновника обыск, были поражены обилием антикварных раритетов, находившихся в многолетнем розыске.

Богатство воровского сообщества постоянно росло. При таких средствах так называемый зонный общак, пополнявшийся в основном за счет карточной игры, стал просто не нужен. С воли вполне могли передать «грев» в любом количестве.