Тикунов приехал на Огарева и вызвал начальника МУРа полковника Волкова. Он не кричал и не ругался, а просил главного московского сыщика раскрыть кражу на Кутузовском.

Волков не стал докладывать министру, видимо не желая расстраивать его, что обнесли квартиру на Кутузовском точно так же, как еще пять квартир весьма солидных людей.

Ввиду того что кража эта была взята на столь высокий контроль, Анатолий Волков бросил на ее раскрытие лучших оперев МУРа. В 75-м отделении милиции был создан оперативный штаб, которым руководил начальник отдела МУРа опытный сыщик Сергей Бурцев. Описание вещей передали во все скупки, ломбарды, комиссионки. Опера объехали скупщиков краденого и пообещали жестокую и скорую расправу, когда они не сообщат немедленно, если урки притащат им барахло.

Агент Бурцева на катране у Даниловского рынка приметил пижонистого парня с тоненькими усиками. Хлыщ, спустив деньги и часы, поставил на кон костюм, который очень походил на один из разыскиваемых. Часы тоже были среди похищенных вещей.

Пижон, проиграв костюм, сказал, что заканчивает игру, и уехал.

– Фраернулся я, – сказал хозяин катрана, – хоть костюм этот мне почти даром достался, никакого навара я с него иметь не буду.

– А ты продай его мне, да и часики я бы взял заодно, – предложил агент.

– Бери. Только зачем тебе костюм-то, он не твоего размера.

– Сеструха мужу обнову ищет, а котел я человечку снесу, оценю и лаве тебе верну.

Выйдя с катрана, агент позвонил Бурцеву. Все совпало. Костюм точно подходил под описание украденного на Кутузовском проспекте, а часы предположительно были с другой кражи.

На следующий день один из потерпевших часы опознал, а костюм Бурцев сам понес партийному деятелю. Тот узнал свой костюм и рассказал Бурцеву, что шил его у очень хорошего мастера в Швейцарии.

Все совпало. Агенту поручили выяснить, кто был тот игрок, прокатавший костюм и часы. Его установили быстро. Витя в игроцких кругах проходил под кличкой «Художник», что и соответствовало его профессии: он работал живописцем в кинотеатре «Центральный». В МУРе Витя Художник ничего отрицать не стал.

Да, костюм и часы он проиграл, потому что никогда не носит и не продает выигранные вещи. Едет на игру и ставит их, пока не проиграет.

– А где вы взяли костюм и часы? – спросил Бурцев.

– Выиграл в железку в баре «Пильзень» в Парке культуры.

– У кого?

– Я с девушкой был, а к нам компания подсела. Прикинутые. Не помню как, но они предложили мне зарядить в железку. Зарядили и тут мне покатило. Я у них выиграл триста рублей, вот этот костюм и часы.

– А вы этих парней знаете?

– Видел в первый раз. Одного звали Леша, второго Борис. Ребята непростые, судя по разговору, папаши у них – шишки. Леша, как я понял, учится в международном.

– Послушайте, – вмешался Волков, присутствовавший при допросе, – вы же художник. Сможете их нарисовать?

– А плотная бумага и хороший карандаш найдется?

– Все сделаем для вас, дорогой товарищ Репин, – засмеялся Волков.

Через час рисунки были готовы.

На следующий день установили студента Института международных отношений по имени Алексей и его дружка Бориса.

Действительно, их отцы были весьма крупными шишками.

Но сыщикам повезло, что родители построили своим детям кооперативные квартиры.

Там при обыске и нашли похищенные вещи. Оба крутились в центре московской номенклатурной жизни, бывали в домах министров, цековских работников, генералов. Любыми путями они старались сделать слепки с ключей.

Оставался вопрос: как попасть незамеченными в номенклатурный дом? Вот тут-то появлялся третий и самый главный персонаж этой истории, некто Станислав. Отец его когда-то был крупным военным. Сын окончил училище, но из армии вылетел за пьянку и растрату. Отец устроил его в фельдсвязь, но и там Станислав не удержался.

После смерти отца он придумал, как «обносить» квартиры большого начальства. На кого вахтерши не обратят внимания? На фельдъегеря.

Дело было раскрыто за девять дней.

Счастливый Тикунов позвонил в Кремль, сказал, что задание выполнено и он готов доложить об этом Никите Сергеевичу. Министру ответили, что Хрущев улетел в отпуск. Если бы Тикунов знал, что с юга вернется не грозный Хозяин, а плачущий пенсионер, он, наверно, не стал бы торопиться.

Об эре Хрущева можно говорить разное, но есть одно, чего нельзя отобрать у него. Сам того не зная, он дал нам надежду. Как журналист я объездил многие ударные стройки. Работал на Крайнем Севере, Дальнем Востоке, на целине. Я видел, как вкалывали там молодые ребята, поверившие Никите Хрущеву.

Они твердо знали, что, проложив еще один километр рельсов, перекрыв еще одну реку, вспахав еще одно целинное поле, мы непременно придем к коммунизму, обещанному генсеком, в 1988 году.

Говорят, что надежда умирает последней.

Они работали и надеялись. Они еще не знали, что надежда может умирать первой.

Метель летела мимо окон. Ветер раскачивал старый купейный вагон, и казалось, что он мчится сквозь темноту и снег к далекому утру. Печка-буржуйка отливала в полумраке раскаленными боками, мы пили водку, которая была особенно крепкой в эту февральскую ночь.

Перед передним тамбуром вагона лежало несколько пролетов пути, а впереди у края дороги чернел рельсоукладчик. Нашему вагону некуда было торопиться.

Уж рельсы кончились, а станции все нет…

То, что потом назовут станцией, строилось километрах в семи от нашего веселого вагона.

Я собирал материал для очерка и встретил своего старого знакомого, московского парня Эдика Шаповалова. Мы с ним познакомились в 1960 году на Абакан – Тайшете, потом я писал о нем на целине, и вот третье неожиданное свидание – на трассе Байкало-Амурской магистрали.

Мы пили водку, закусывали консервами «частик в томате» и пели песни.

Каждая великая стройка рождала свой фольклор.

Я смотрел на ребят из бригады Эдика, на их сильные умелые руки и думал о том, сколько таких людей я встречал на стройках, буровых, рыбачьих шхунах. Мне было легко и приятно с этими веселыми парнями. Они умели работать, выпить со вкусом, лихо спеть под гитару хорошую песню.

– Понимаешь, – сказал мне Эдик, – мы занимаемся мартышкиным трудом. Делаем насыпи, кладем рельсы, а придет весна – и плавун размоет все к такой-то матери.

А Леониду Брежневу нужна была «великая стройка», которая останется в веках после него. БАМ – это было нечто сродни целине, Абакан – Тайшету и Красноярской ГЭС.

На строительство дороги уезжали специальные отряды молодых ребят, облаченных в особую защитную форму. Утро страны начиналось с бодрой песни:

Это рельсы звенят – БАМ!

И мало кто знал, что проектировщики умоляли цековских функционеров остановить строительство, которое велось практически втемную, без необходимой геологической подготовки. Но цековским молодцам надо было докладывать Самому, поэтому аргументы ученых мужей принимались только к сведению.

– Все поправим в процессе работы. Дорога должна быть построена как можно скорее.

На монетном дворе в десятках тысяч экземпляров печаталась новая медаль «За строительство Байкало-Амурской магистрали».

Стройка века. Памятник эпохе Леонида Брежнева.

А в вагончике, затерявшемся в пурге, ребята рассказывали мне, что такое строительство века на самом деле. В другой половине вагона кто-то растянул меха аккордеона и запел звучно и сильно:

Приезжай ко мне на БАМ, я тебе на рельсах дам…