На диване, эх, да на диване!

Мы лежим, художники!

Когда мы вошли в калитку, из окна вылетели две пустые бутылки и тарелка с закуской.

– Вроде бы холодец выкинули, – печально сказал Валера Осипов.

Нас встретила хозяйка. И мы поняли, почему Володя Сафронов так стремился попасть в этот дом.

Марина приняла нас очень приветливо, что нельзя было сказать о ее гостях. Художники начали провожать старый год аж тридцатого числа, поэтому были тяжело и мрачно пьяны. Я никогда не видел столько лохматых бород и выношенных свитеров, собравшихся в одном месте.

Володьку Сафронова они встретили с подобающим олимпийскому чемпиону восторгом. Юру Пузырева тоже отметили своим вниманием, правда, называли его Толей Кузнецовым, что страшно обижало нашего друга.

Валера Осипов был необычайно контактным человеком. Его повести «Неотправленное письмо» и «Серебристый грибной дождь» были бестселлерами, и многие читали их. На меня и на Жору художники смотрели с явным неодобрением.

Пока знакомились, я оглядел гостиную, всю увешанную картинами. Здесь в основном были пейзажи. Узнал Айвазовского, Клевера, Ярошенко, Васильева. Хозяйка, увидев, что меня интересует живопись, пригласила в соседнюю комнату, где вся стена была увешана картинами Сомова. Но полюбоваться мне не удалось, трубный глас народа позвал нас к столу.

В гостиной я заметил на комодике красного дерева огромную металлическую вазу, полную фруктов.

Один из художников, с рыжей бородой, в которой застряли остатки закуски минимум дня за три, провозгласил тост за дорогих гостей, посланных им в новогоднюю ночь. Он пил из большого, видимо серебряного, кубка. Выпил водку, выкинул кубок в окно и упал.

– Господи! – ахнула хозяйка. – Что они творят, это же старинное серебро.

Она пошла на улицу искать кубок вместе с Сафроновым и Осиповым.

Вернувшись, Валера Осипов сказал мне:

– До чего допились, козлы. Под окном тарелки, бутылки, рюмки серебряные. Гнать их надо.

– Попробуй.

Комната напоминала пейзаж после битвы. Художники спали на полу, под столом, двое пристроились под роялем.

Володька Сафронов любил выпить, но ломался быстро. Через час он уже спал на диване.

Жора позвонил кому-то по телефону и сказал нам:

– Ждут.

Мы договорились с нашей милой хозяйкой, что съездим за девушками и вернемся.

– Приезжайте, – попросила Марина, – я вас устрою на террасе второго этажа, чтобы эти бородачи не мешали.

Когда мы одевались, Жора вспомнил, что нас просили привезти фрукты.

– Заедем по дороге на три вокзала, там в ресторане разживемся, местные опера помогут, – сказал я.

Мы загружались в машину, когда из дома выскочил в одном костюме Валера Осипов. Он нес что-то, завернутое в пальто. Сопя, влез в машину и рявкнул:

– Никуда не надо заезжать, я стырил фрукты.

Он развернул пальто, и мы увидели металлическую вазу, полную фруктов.

– Неудобно как-то, – вздохнул знаток этикета Жора-международник.

– Этим козлам, – парировал Валера, – не фрукты, а огурцы соленые нужны. Мы же вернемся и привезем вазу.

Все немедленно согласились с его доводами.

В доме на улице Горького звучала музыка Глена Миллера, столичная светская тусовка была в полном составе. Нас встретили радостным воплем, и мы вошли, неся вазу с фруктами и шампанское.

Господи, кого здесь только не было! Девушки из Дома моделей, завсегдатаи кафе «Националь», актрисы, актеры и, конечно, элегантные молодые люди, говорившие, что они журналисты или дипломаты, но я точно знал, что они работают в Конторе глубокого бурения.

Гулянка была в полном разгаре, душой компании был Сеня по кличке «Мародер». Об этом человеке рассказ отдельный.

Все знали его как кинорежиссера, у которого подлое Госкино закрыло гениальный фильм под названием «Не убий!». Легенда гласила, что поставил он его на Рижской студии, теперь писал сценарий еще одного гениального фильма, а пока работал вторым режиссером на Киностудии им. Горького.

Он действительно работал на этой студии, только должность у него была другая. Он числился ассистентом по реквизиту.

Но Сеня обладал завидной внешностью уставшего гения и одевался с подчеркнуто кинематографическим шиком. Впрочем, ему это не составляло труда, он по-крупному занимался фарцовкой.

Но под Новый год у него появлялась особая статья дохода. Встретить праздник в престижном месте было заветной мечтой теневиков и магазинщиков. Особенно рвались они в ЦДРИ, где собиралась вся богемная Москва. Успехом пользовались также Дом кино и ресторан ВТО.

В Центральный дом литераторов никто не рвался, там было чопорно и скучно.

А как попасть в эти оазисы веселой и яркой жизни? И тогда на помощь приходил Сеня. Он доставал приглашения и брал по триста, а то и по пятьсот рублей с человека. Часть денег он отдавал администраторам творческих домов, остальные клал себе в карман.

Народные артисты и известные кинорежиссеры не могли попасть на новогодний праздник в свой творческий дом, так как почти ползала отдавалось Сениным клиентам.

У Сени было два урожайных дня: Новый год и старый Новый год. За эти дни он весьма прилично поднимался, чтобы с гордостью нести и дальше крест обиженного властью талантливого мастера.

– Как дела, Сеня? – спросил я его.

– Весьма.

– Прилично нажил?

– А то, – засмеялся Сеня.

Дальше шло как всегда. Выпивка, танцы, споры об искусстве. И, конечно, вспыхнул скандал. Мой хороший знакомый, журналист-неудачник Леня, отлупил на кухню свою даму, известную эстрадную певицу, и она убежала в слезах в ночь.

Леня был московский плейбой. Высокий интересный блондин, окончивший университет в Тарту. Тем не менее карьера в печати, несмотря на его необыкновенное обаяние, не складывалась. Больше года он нигде не задерживался и всегда вылетал с работы за какие-то грязные денежные дела. Но в деньгах он не нуждался, так как и папа и мама трудились на крупных должностях в торговле.

Пока народ занимался конфликтом, ко мне подошел светский человек Наум Семенович. Только я из всей нынешней компании знал, что он проходил по известному трикотажному делу Шакермана – Гальперина, но был по суду оправдан. Некоторые говорили, что он плотно «сидел в отказе», поэтому и вышел на волю с чистой совестью, но я догадывался о его роли в этом громком деле.

Так вот, Наум Семенович подошел ко мне и, указывая на вазу с фруктами, сказал:

– Это ваш Грачев?

– Предположим.

– Редкой красоты вещь. Я могу сразу же дать вам три тысячи, а завтра вечером привезти еще полторы.

– Давайте поговорим об этом на свежую голову, – ответил я и увидел Леню, виновника скандала, внимательно слушавшего наш разговор.

Пришло время продолжить наш круиз. Мы пообещали прелестным дамам снежную сказку в Сокольниках и стали собираться в путь.

А ваза исчезла.

Я незамедлительно довел до моих растерянных спутников, какую ценную вещь мы умыкнули и сколько денег нам придется заплатить за нее.

Одна из наших девиц сказала:

– А эту железку Ленька утащил.

– Давно?

– Минут пять.

Мы оставили Юру Пузырева с рекрутированными дамами, а сами отправились в карательную экспедицию. Жорка гнал машину по пустым улицам, словно участвовал в гонках. Мы доехали до Ленькиного дома на Студенческой минут за пятнадцать.

Окна его комнаты были темны. Из телефона-автомата я набрал номер, и злобная соседка сообщила, что его нет дома.

Ничего не оставалось, как сесть в засаду. Что мы и сделали.

Минут через пятнадцать подъехало такси, из него вылез Ленька с большим свертком. Мы с Валерой надвинулись на него с двух сторон, и Осипов вырвал у Леньки из рук сверток. Раскрыл его, там была ваза.