Ирэн не заставила себя ждать и села в фаэтон, как Суизин рассказывал потом у Тимоти, “с легкостью… э-э… с легкостью Тальони, без всякой суетни, без всяких этих “ах! мне неудобно, ах! мне тесно!”, а главное – Суизин особенно напирал на это, глядя на миссис Смолл, которая не знала, куда деваться от смущения, – без всяких дурацких страхов!” Тете Эстер он описал шляпу Ирэн так:

– Ничего похожего на теперешние лопухи, которые собирают на себя пыль, – маленькая, аккуратненькая, – он описал рукой круг, – с белой вуалеткой, столько вкуса!

– А из чего она? – спросила тетя Эстер, с томным воодушевлением встречавшая всякое упоминание о нарядах.

– Из чего? – переспросил Суизин. – Ну почем я знаю? – и погрузился в такое глубокое молчание, что тетя Эстер начала побаиваться, не столбняк ли у него. Она не пыталась растолкать Суизина, это было не в ее обычаях.

“Хоть бы пришел кто-нибудь, – думала тетя Эстер, – не нравится мне его вид!”

Но вдруг Суизин очнулся.

– Из чего? – протянул он хрипло. – Из чего же она была сделана?..

Не успели проехать и четырех миль, как Суизин окончательно уверился, что Ирэн довольна поездкой. Ее лицо было так нежно под белой вуалью, темные глаза так сияли на весеннем солнце, а когда Суизин говорил что-нибудь, она взглядывала на него и улыбалась.

В субботу утром Сомс застал Ирэн за письмом к Суизину, в котором она отказывалась от поездки. Почему ей вдруг понадобилось отказывать ляде Суизину, спросил Сомс. Пусть отказывает своей родне, но его родственникам он не позволит отказывать.

Она пристально посмотрела на Сомса, разорвала записку и сказала:

– Хорошо!

И начала писать другую. Он случайно заглянул ей через плечо и увидел, что записка адресована Босини.

– О чем ты ему пишешь? – спросил Сомс.

Ирэн посмотрела на него все тем же пристальным взглядом и спокойно ответила:

– Он просил меня кое-что сделать для него.

– Гм! – сказал Сомс. – Комиссии! В таком случае тебе скоро придется забросить все свои дела! – и замолчал.

Суизин вытаращил глаза, услышав о Робин-Хилле; для его лошадей это был солидный конец, и он привык обедать в половине восьмого, до того, как в клубе наберется народ; новый шеф внимательнее относится к ранним обедам – ленивая бестия!

Однако Суизину хотелось взглянуть на постройку. Такая вещь, как дом, способна заинтересовать любого Форсайта, в особенности Форсайта, работавшего когда-то по части аукционов. В конце концов расстояние – пустяки. В молодые годы он снимал комнаты в Ричмонде, держал экипаж и пару лошадей и каждый божий день ездил по делам в город. Недаром ему дали прозвище “Форсайт четверкой!” Его кабриолет и лошадей хорошо знали между Хайд-парком и “Звездой и подвязкой”. Герцог Z. хотел купить у него выезд, давал двойную цену, но он не продал; он сам умеет отличить плохое от хорошего, так ведь? Квадратное, чисто выбритое старческое лицо Суизина озарилось горделивым торжеством, он повел головой между уголками стоячего воротничка, охорашиваясь, как индюк.

Какая очаровательная женщина! Он подробно описал ее платье тете Джули, которая только всплескивала руками, приходя в ужас от его выражений.

Облегающее, как перчатка, ни одной морщинки, как на барабане; вот это ему нравится, не то что теперешние общипанные пугала! Он уставился на миссис Септимус Смолл, которая была копией Джемса – такая же длинная и тощая.

– В ней чувствуешь стиль, – продолжал Суизин. – такая под стать самому королю! И вместе с тем как спокойно держится!

– Она, кажется, совсем тебя покорила, – протянула из своего угла тетя Эстер.

Когда кто-нибудь нападал на Суизина, он прекрасно все слышал.

– Что такое? Я сумею… отличить… хорошенькую… женщину от дурнушки и заявляю, что среди нашей молодежи для нее нет достойного человека; может быть… ты знаешь такого… ну… может быть… ты знаешь?

– А, – протянула тетя Эстер, – спроси Джули!..

Однако еще задолго до Робин-Хилла Суизин, не привыкший к таким прогулкам, почувствовал неодолимую сонливость; он правил с закрытыми глазами, и только благодаря многолетней выдержке его высокая статная фигура не клонилась набок.

Босини, поджидавший их, вышел навстречу, и все трое направились к дому. Суизин впереди, поигрывая тяжелой тростью с золотым набалдашником, которую Адольф сунул ему в руку, ибо езда в экипаже сказывалась на коленях Суизина. Он надел меховое пальто, предвидя, что в недостроенном доме будут гулять сквозняки.

Лестница великолепная! Как во дворце! Не мешало бы здесь поставить какую-нибудь статую! Он остановился как вкопанный между колоннами внутреннего дворика и с недоумевающим видом поднял трость.

– А здесь что будет, в этом вестибюле, или как это называется? – Суизин взглянул на стеклянный потолок, и вдруг его осенило: – А-а! бильярдная!

Услышав, что здесь будет мощеный двор с клумбой посередине, он повернулся к Ирэн:

– Загубить столько места под цветы? Послушайтесь моего совета и поставьте здесь бильярд!

Ирэн улыбнулась. Она подняла вуаль, повязав ее вокруг лба, как монашескую косынку, и темные глаза, улыбавшиеся из-под белой вуали, показались Суизину еще более очаровательными. Он кивнул. Он знает, что Ирэн последует его совету.

Мало что найдя сказать о гостиной и столовой, Суизин отметил лишь, что комнаты эти “поместительные”, зато пришел в восторг – насколько ему позволяло чувство собственного достоинства – от винного погреба, куда он спустился по каменным ступенькам вслед за Босини, освещавшим путь фонарем.

– Здесь хватит места для шестисот-семисот дюжин, – сказал Суизин, солидный погребок!

Босини выразил желание показать им дом с опушки рощицы под откосом, но Суизин решительно остановился.

– Отсюда тоже прекрасный вид, – сказал он, – у вас тут найдется что-нибудь вроде стула?

Стул принесли из палатки Босини.

– Вы ступайте, – кротко сказал он, – ступайте вдвоем! А я посижу здесь, полюбуюсь видом.

Суизин сел под дубом, на солнышке: квадратный, прямой, он вытянул одну руку, опиравшуюся на трость, другую положил на колени; меховое пальто нараспашку, плоские поля цилиндра, как кровля, нависшая над бледным квадратом его лица; взгляд неподвижный, пустой, устремленный на расстилавшийся перед ним вид.