Раненная лань быстро превратилась в слегка напуганную, но не отторгающую, скорее наоборот, податливую, согласную лань. Целлюлитные бедра холодны на ощупь, а ладони влажные. Изящная линия бедра, колена, икры, лодыжки, пятки и подъема, демонстрируемая женщинами, когда они ложатся на спину и сгибают колени, ставя всю ступню на поверхность постели, показалась вдруг Лерою необыкновенно привлекательной. Живот женщины, с мягким ранимым слоем нелюбимого ею жира умолял, чтобы с ним обошлись нежно. Если бы только не ее лицо! Никуда не годится. Лерой перевернул женщину на живот и велел ей не двигаться. Разделся неспешно, чтобы продлить унижение. Говорить во время соития он никогда ей не позволял. Грубо взяв ее за ягодицы, он вошел в нее сзади и, как он и ожидал, по ее телу почти сразу прокатилась оргазменная волна.

С сумкой, наполненной съестным, с газетой под мышкой, Лерой вошел в свою квартиру и то, что он увидел, восхитило его. Квартира сверкала. Хорошо проветрено. Уютно. Мебель переставлена одновременно практичным и приятным глазу образом. Степень чистоты кухни слепила глаза. Холодильник белый внутри и снаружи.

Грэйс курила сигарету у огромного окна в гостиной, а солнце и деревья за окном бросали на ее лицо и изящно выгнутую руку импрессионистские блики. Чадо станет в один прекрасный день очень красивой женщиной, подумал Лерой.

— Ага, — сказал он. — Ты бесподобна, солнышко. Ну-с, к делу. Твое жалование, и премия. — Он положил две стадолларовые купюры на стол.

— Кто-то звонил из участка, — сказала она. — Какой-то черный по имени Марти.

Она прекрасно знала, кто такой Марти.

— Что ему нужно?

— Сказал — срочно. Также он сказал что ты [непеч. ], потому что не носишь сотовый телефон с собой.

— Так и сказал?

— Ага. И я с ним согласна.

— Ты не очень-то, молодая дама. А то отшлепаю.

— Ох, ох. У меня колени дрожат в страхе и предвкушении.

— Почему бы тебе не почитать книжку для разнообразия? Смотри сколько тут книжек.

Грэйс фыркнула и утопала в кухню.

Лерой набрал номер Марти.

— Эй, Марти. Что у тебя там стряслось?

— Лерой? Быстро сюда. Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться?

— Что-то важное?

— Лерой! — зарычал Марти.

— Два часа.

— Не до твоих шуток мне теперь.

— Хорошо, час.

— Даю сорок минут.

— Ладно. Если я возьму такси, мне возместят плату и чаевые?

После короткой паузы Марти сказал,

— Хорошо, бери такси. Бери лимузин. Бери [непеч. ] вертолет. Но сделай это прямо сейчас.

— Сверхурочные?

— Ладно… Что? Сегодня у тебя не выходной, кретин! Обычный рабочий день!

— Нужно было спросить на всякий случай. А вдруг. Ну, пока.

Лерой крикнул Грэйс, чтобы торчала в кухне, и быстро переоделся — в джинсы, сникеры, хлопковую футболку с надписью «Я тот самый, о котором твоя мать тебя предупреждала», и холщовый пиджак. Сунув в карман бляху и пистолет, он крикнул:

— Грэйс! Крыша твоя до вечера. Если случится что нибудь, не важно что именно, немедленно звони Марти. Не думай, а просто звони. Понятно?

— Ага, — донесся рассеянный голос из кухни.

Опять небось изучает свой пуп. Такая у нее недавно появилась страсть. Стала рисовать преувеличенные, очень детальные скетчи своего пупа, мелом и пастелью, и даже придумала теорию, что пуп ее на самом деле видоизмененный квантовый лаз в другую вселенную.

Прибыв в участок, Лерой сперва зашел к себе в офис. Партнер его все еще был в отпуске. Лероя это не волновало — он давно уже не пытался понять, чем живут эти серые мыши, чье присутствие не производит ни на кого никакого видимого эффекта, и чье отсутствие не раздражает, но и не радует. Сообщений и записок никаких.

Толстяк Гавин вставил голову в дверь капитанового офиса. Капитан Марти, имеющий слабость к порнографии, выключил экран компьютера. Предыдущий капитан был итальянец, а до него был еврей. Отделение являлось самым политически корректным в Республике. Гавин давно хотел попросить, чтобы его перевели в другое место, но не решался. Он вообще не любил перемены. Капитаны, что один, что другой, что третий, не любили его. И все имели связи наверху. Выбора у Гавина не было, как только держать свое неудовольствие при себе. А то ведь переведут в Южный Бронкс. А капитан Марти, помимо нелюбви к Гавину, дополнительно раздражал снисходительностью по отношению к Лерою, который по мнению Гавина являлся самым невыносимым человеком в отделении. Грубый, несносный, неорганизованный, туповатый, легкомысленный, но наделенный невероятной степенью везения. Десятая часть такого везения сделала бы Гавина счастливым человеком. Интересные назначения, цепочки удачно решенных и закрытых с поздравлениями дел, океаны снисходительности от начальства — счастливчик Лерой.

— Сколько раз тебя нужно просить, чтобы ты не врывался без спросу и без стука? — сказал Марти. — Когда нибудь я тебя просто пристрелю по ошибке. — Он протянул руку и открыл окно. Гавин посмотрел на окно с сомнением. — Что за конверт толстый у тебя в руках?

Гавин помолчал, давая понять, что дружелюбное ворчание капитана его нисколько не забавляет.

— Помните дело ЛеБланка, капитан?

— Помню. Пять лет назад. Мой предшественник занимался. А что?

— Оказывается, он не при чем. ЛеБланк. Насиловал не он. Собрали ДНК и нашли настоящего. ЛеБланка скоро отпустят на свободу.

Марти взял у Гавина конверт.

— Помню, Лерой что-то говорил тогда…

— Ну да? — неприязненно и саркастически спросил Гавин.

— Кстати, где Лерой?

— Только что прибыл, — сообщил Гавин, не глядя Марти в глаза. — У себя в офисе он.

— А это — новый подозреваемый? — спросил Марти, просматривая досье.

— Да, но это еще не все.

— Валяй, рассказывай, — сказал Марти, вздохнув.

В этот момент в офис вошел Лерой.

— А, вот и он, — ядовито сказал Гавин. — Лерой, на тебя давеча пришла жалоба… ну, знаешь… наша любимая школа. Сказали — расистские интонации…

— Ага, — сказал Лерой. — Заткнись, Гавин. Расистские интонации, надо же.

— Расистские? — переспросил Марти.

Лерой пожал плечами.

— Что-то конкретное? — спросил Марти, глядя на Гавина.

— Слушайте, капитан, — сказал Лерой. — Тот, кому в голову пришла блестящая идея построить комплекс высотных зданий для неимущих прямо посреди престижного района с наследниками и дорогими кабаками, не должен теперь жаловаться. Думать следовало вовремя.

— Придержи язык, Лерой, — сказал Марти.

— Придержу, когда надо будет. Нельзя же, право слово, ожидать от ватаги трущобных ребят, чтобы они бросили продавать наркотики по малой и занялись изучением Ренессанса просто потому, что они вдруг оказались живущими в двух кварталах от коллекции живописи.

— Это не имеет отношения к твоему визиту туда, — заметил Гавин.

— Меня попросили, я нанес визит.

— Ты избил трех подростков и двух охранников. Ты употреблял расистские эпитеты.

— Это не эпитеты. Это знаки внимания и умиления. Нормальный ежедневный межрасовый обмен. Как поживаешь, хонки? Все нормально, собака, а как ты, ниггер? Нормальная речь.

Марти чуть не засмеялся, но вовремя взял себя в руки и бросил враждебный взгляд на Гавина.

— Ничего нормального, — сказал Гавин. — Есть стандарты, которым нужно следовать. Есть такая вещь, называется — профессионализм.

— И, знаете ли, подростки — это преувеличение, — продолжал Лерой, игнорируя Гавина. — Эти подростки выше меня ростом, и тяжелее. А охранники собирались врезать мне по башке дубинками.

— Дубинками? — переспросил Марти.

— Врезали? — спросил Гавин с надеждой.

— Если мы не можем определить их в тюрьму хотя бы на пару месяцев, может стоит определить их в больницу на такой же срок. Пусть другие подростки подышат свободно до лета.

— Глупости, — заметил Гавин.

— Они, видите ли, капитан, — продолжал Лерой, не обращая внимания на Гавина, — дети эти — даже дойти до этой своей дурной школы не могли спокойно, эти трое постоянно ко всем цеплялись. Одиннадцатилетняя девочка позвонила. Она не собиралась ни о чем сообщать, ни о каких преступлениях, она просто хотела поставить нас в известность, нас, работников вот этого самого отделения, являющегося шанкровой сыпью на теле американской юриспруденции, что она нас всех ненавидит, поскольку мы — сборище расистских свиней, которые никого не защищают. Вот скажите — что на такое можно ответить? А? Что вы, взрослый, мускулистый мужик с пистолетом, ответите одиннадцатилетней пигалице, которая вам говорит, что боится ходить в школу, потому что эти трое там торчат, и говорят ей, что она должна им семь долларов? Что бы ты лично сказал ей, Гавин? — Лерой повернулся к Гавину.