Я чуть не задохнулась от смеха и удивления.

— Чарли играет в поло? На лошади? В одной из этих рубашек, в галифе и с клюшкой в руках?! — пролепетала я.

Тиш улыбнулась, и, как показалось, не так широко, как обычно.

— В данный момент он на поле. Для активно практикующего доктора мой муж довольно хороший игрок. Энди, ведь он вырос в Пэмбертоне. Чарли — из пятого поколения семьи, родившейся здесь. Его предки были среди тех, кто основал город. И Чарли занимается лошадьми с тех пор, как научился ходить.

— Просто я никогда не слышала от него о лошадях, — задумчиво произнесла я.

Я уверена, что мой смех не обидел ее. В старые времена для нас с Тиш не было запретных тем для разговоров.

— А он в других местах и не говорит о них, только здесь, — пожала плечами она. — Почему-то местные жители и приезжающие сюда на зиму не говорят о лошадях. Пэмбертон — один из наиболее хранимых секретов Юга. Я думаю, это потому, что очень богатые люди не нуждаются ни в чем, кроме уединения. А в Пэмбертоне скопилось ужасающее количество денег, несмотря на грунтовые дороги. Между прочим, зря ты их ругаешь. Ваш новый дом находится на одной из них. Я арендовала для вас коттедж для гостей в поместье Пайпдрим в старой усадьбе Бельведеров. Он находится на Вимси-роуд. Это дедушка всех грунтовых дорог Пэмбертона. Numéro uno. Загвоздка в том, что на Вимси-роуд лошадей в пять раз больше, чем людей.

— Тиш, я не в состоянии позволить себе подобную жизнь. И я не хочу окунать Хилари в такую среду… — В висках у меня забилась тревога.

— Успокойся, этот коттедж давно не принадлежит Бельведерам. Теперь им владеет один тренер с семьей, они скучнейшие в мире люди и бывают здесь лишь с осени до весны. Коттедж даже не виден из большого дома, он в стороне, в лесу за беговой дорожкой. У вас будет своя частная дорога. И, если хотите, вы можете жить там в суровой бедности. Энди, домик чудесен! Красные полы и отделка, камины, веранда вокруг всего дома, окна в мелких переплетах, как у меня, и колодец, где можно загадывать желания. И все это стоит дешево — здесь тебе не Бакхед. Я уверена, с тебя довольно и одного кондоминиума, из которого ты только что выехала.

— Думаю, что да, — засомневалась я, — все это звучит великолепно. Я и не хотела возражать тебе, упаси Господи, Хилари понравится. Только… Ведь Пэмбертон не обычный город?

— Да. И никогда им не был. — Тиш пристально посмотрела на меня сквозь дым уже второй за сегодняшнее утро сигареты. — Ты ведь не чувствуешь себя несчастной по этому поводу?

Я молчала некоторое время. Как я могла объяснить ей то, что сама лишь смутно представляла? Ведь еще до встречи с Крисом, тогда, когда мы были беззаботными, смелыми на язык, вечно смеющимися девушками в Эмори, за моим лукавым, ловким подшучиванием над собой скрывалось почти патологическое стремление к безопасности и благопристойности. Детство, проведенное с отцом, лишь способствовало появлению этого стремления. А последние годы с Крисом оставили во мне только отвращение ко всякого рода чувственности.

Я приехала в Пэмбертон, рассудив, что небольшой городок — самое обыкновенное и безопасное место на свете для меня и моего ребенка, где можно одержать победу в схватке с жизнью.

До того, как я увидела его, Пэмбертон означал для меня безопасность. Чем обыденнее он казался, тем лучше. Уравновешенность, порядок, умеренность, даже скука — это все, к чему я стремилась.

И вдруг обнаружить, что город скрывает в себе нечто другое: он был, как сказал бы Шекспир, „богатым и странным".

Во время своего затянувшегося молчания я увидела, как внутри меня вновь оживает тяга к чрезмерному, к физической и духовной безудержности. Но именно от этого я и бежала сюда! Не от Криса, не от большого города, не от матери. Нет, не от них вовсе. А от моего собственного стремления к запредельному.

— Тиш, дело не в том, что мне не нравится Пэмбертон, — медленно произнесла я. — Он мне очень нравится. Он замечателен. Это сказочный городок. Ному бы он мог не понравиться? Просто он очень… сложен. И для меня, по крайней мере… очень экзотичен. И, Господи, он так богат! Он мне не кажется… я не знаю, как сказать… нормальным, что ли. Не думаю, что он мне подходит. Вернее, я не подхожу ему. Я вообще не знаю, чему я подхожу. Я всегда думала, что я воспитатель и смотритель: так долго — вначале с отцом, а потом с Крисом — я старалась быть нормальной и „на уровне". Я усердно пыталась создать устроенную, обыденную жизнь… Любая другая женщина на моем месте просто бросила бы этих мужиков, не задумываясь. Как моя мама и сделала. Но не так поступила маленькая Святая Энди. До меня только теперь доходит, что я была ненормальной. Я зависела от них: мне нужны были их безобразия, они питали мою собственную тягу к возмутительным выходкам. Понимаешь? Маленькая „Мисс Нормальность" на самом деле была приверженицей какого-то тайного порока. И поэтому, когда я приехала сюда в поисках равновесия и порядка, которых мне так недоставало, и столкнулась с богатством и совершенством этого города, плещущим через край, то…

— Это так напугало тебя, что ты наложила в штаны, — закончила за меня Тиш и улыбнулась. — О, Энди, ты прожила страшные годы…

— Да, страшные годы рабочей аристократии. Мне, бедной крошке, пришлось под конец даже продать свою тачку!

Тиш усмехнулась, но сразу вновь посерьезнела:

— Может быть, в конечном счете было бы легче переспать с кем-нибудь без разбору?

— Тиш, ты никогда не поймешь, как я теперь ненавижу секс. Сейчас это для меня грязные простыни, ноги выше ушей и после — подбитый глаз.

— Жаль, — отозвалась подруга. — Твоя фигура словно создана для секса. Ты сведешь наших бродячих спортсменов с ума. Или с того, что у них называется мозгами.

Наверно, я побледнела, потому что Тиш наклонилась ко мне, пожала руку и сказала:

— Я просто поддразнивала тебя, малыш. Здесь нечего бояться. Пэмбертон очень богат, но и очень стар, а его богатство очень укромно. Очень непритязательно. Здесь невозможно определить, кто богат, а кто — нет. Самый роскошный наряд, который кто-либо носит, — эскот[13] с фланелевой сорочкой, резиновые туфли и двадцатилетнее лилли.[14] За исключением недельных Пэмбертонских классических конных соревнований в апреле, когда нельзя даже по нужде сходить без белого галстука. Многие из нас уезжают на это время. Все так регламентировано, что становится почти скучно. В этой части города не бывает ничего кричащего, раздражающего или, Боже упаси, нового.

— Или безобразного, — продолжила я. — Что означает „в этой части города"? Что такое „эта часть"?

— Это значит исторический район, — ответила Тиш, — та часть, где находимся мы. Где находятся все большие старые коттеджи, тренировочные беговые дорожки, конюшни. Она очень тщательно сохраняется множеством уставов, правил и подобной чепухи. Много чудесных старинных зданий, клубов, школ, церквей. Все они занесены в Национальный реестр. Хочешь поехать посмотреть? Ты не сможешь переехать в новый дом до понедельника. Ливингстоны делают мелкий ремонт, а мебель должна прибыть только в середине недели. Поехали, Энди! Забирай Хилари, и мы устроим чудесное путешествие. Я провезу вас около поля для игры в поло — для осмотра трека уже слишком поздно, но завтра мы поедем к конюшням. После поездки будет ланч в Гостинице, и мы закажем по паре „Кровавых Мэри". А может, и по три. Ты должна увидеть нашу Гостиницу. Она — одно из сохранившихся в хорошем состоянии старинных зданий в стране. Получила даже какой-то приз. И кормят там по-настоящему хорошо.

— Мне бы очень хотелось поехать, — сказала я, вставая и потягиваясь. — Но предупреждаю: я постараюсь найти хоть что-то оскорбляющее глаз в этой красоте. Просто чтобы ты оставалась честной.

— Я очень сожалею, — заверила Тиш, — но сегодня ты не увидишь ничего подобного.

И я действительно не нашла изъяна. С самого начала, как только Тиш вывела свой забрызганный грязью „блейзер" из спрятанного за домом садика на улицы Пэмбертона, я была убаюкана очарованием. Даже в страшной, расслабляющей и усыпляющей жаре позднего августа Юга Пэмбертон дремал в колодце из густой зелени, прохладной, как море. Прекрасные старые дубы, некоторые из которых были укутаны в шарфы из серого мха, образовали своды над спокойными тихими улицами, окаймляли длинные подъездные аллеи и укрывали многокомнатные причуды первых „зимних жителей". Цветы и декоративные кустарники лежали, подобно молитвенным коврикам, у домиков поменьше. Такие дома имели достойный вид и были изящны, но все же не могли тягаться с огромными особняками из неотесанного камня, построенными „зимними жителями", хотя и гнездились среди них. Я отметила это различие, и Тиш кивнула в ответ.