Электрические батареи будут везде, повсюду. Они будут разноситься разносчиками, перевозиться электромобилями, доставляться по воздуху в отдаленные местности на электролетах.

Появится громаднейший спрос на заряженные батарейки. Предприимчивые промышленники организуют специальные концерны зарядки аккумуляторов. Они выстроят огромные энергоцентрали, использующие энергию солнца, ветра, морей. На этих центральных станциях будут заряжаться в невиданно массовых масштабах крошечные стандартные аккумуляторные батарейки, которые затем с большой коммерческой выгодой будут продаваться во всех странах мировых континентов…

Профессор Холмстед замолк, как это он делал всегда, когда хотел проверить произведенное своей речью впечатление. Затем он принял позу величайшего внимания, что-то зависал в свой блокнот и сказал:

— Я понимаю вас, сэр! Я ожидал этого вопроса и готовился к нему. Вполне естественно желание уважаемого сенатора от штата Иллинойс узнать, каким же путем могут быть достигнуты такие необыкновенные результаты. В свете новейших данных я с охотой объясню вам сущность открытия профессора Бакова и доктора Клежзва, прибегая к некоторому упрощению для большей образности моего изложения, что и прошу мне великодушно простить…

Итак, джентльмены, вам, конечно, известно, что каждое вещество состоит из атомов, представляющих собой элементарные электрические заряды — электроны, движущиеся вокруг положительно заряженного ядра. Я всегда представлял себе их как неутомимых маленьких работяг, бегающих, подобно белкам в колесе, и тем делающих свой бизнес. Одно вещество отличается от другого, леди и джентльмены, только размерами центрального ядра и количеством бегающих в хороводах маленьких работяг. Но… — Холмстед поднял вверх палец, — не все электрончики имеют занятие — работу. Есть и безработные, не занятые ни в одном из упомянутых мною атомных предприятий. Они способны свободно двигаться по веществу. Когда под влиянием внешних усилий — электрического напряжения, как мы его называем, — эти «безработные электроны» получают стремление двигаться вдоль проводника в виде своеобразных процессий безработных, мы, физики, воспринимаем это явление как электрический ток.

Правда, леди и джентльмены, трудно ожидать, чтобы такая процессия не встретила на своем пути сопротивления и всевозможных препятствий. В таких процессиях, как вам, конечно, известно, приходится затрачивать немало энергии. В науке мы рассматриваем это явление как электрическое сопротивление, на преодоление которого требуется непроизводительная затрата электрической энергии. Увы, это сопротивление неизбежно существует для всех стран… то есть, простите, проводников!

Но, господа сенаторы, конечно, вам также известно, что такие процессии безработных работяг-электрончиков не могут не сказаться на окружающей среде. В самом деле, это движение сопровождается могучими вихревыми «возмущениями» мирового эфира. Эти возмущения превращаются в подлинные эфирные ураганы, содержащие в себе громадные количества потенциальной энергии, которая, как и всякая другая энергия, господа сенаторы, может вырваться наружу! В науке, точно так же как и в политике, эти эфирные ураганы ощутимы. Они особенно заметны, когда проводники свернуты в катушку. Ураган, как бы врываясь в катушку, увлекает за собой все металлические предметы, то есть действует притягательно на ряд тел, вызывая таким образом физические «события». Мы называем это магнитным полем. На вашем языке, господа сенаторы, это может иметь другое название.

Итак, джентльмены, если большое количество потенциальной энергии может содержаться в магнитном поле эфирном урагане, или «мировом возмущении», то почему бы не использовать этого для целей накопления энергии? Ведь с аналогичным накоплением энергии в политической атмосфере нам, не без некоторого страха, приходится встречаться ежедневно.

Прекрасная идея! Но… никакое тело не позволит в своих пределах свободно двигаться процессии работяг-электрончиков и вызывать «общественное возмущение». Поэтому из-за необходимости преодолевать электрическое сопротивление подобное аккумулирование энергии до недавнего времени, господа сенаторы, не имело практического значения…

Однако, леди и джентльмены, не имея в виду далеко идущих параллелей, я должен сказать, что в науке произошел некий переворот. В прошлом 1913 году голландский физик Камерлинг-Оннес открыл явление сверхпроводимости. Он установил, что при замораживании проводника до температуры, близкой к холоду межпланетных пространств, всякое электрическое сопротивление мгновенно исчезает. Движение маленьких работяг — электрический ток, как сказал бы ученый-физик, — не встречает больше сопротивления внутри тела. Работяги становятся подлинно свободными! Их движение вызывает во всем мировом эфире грандиозные ураганы творческой, готовой вырваться наружу энергии. При этом нет никакой затраты непроизводительного труда, господа сенаторы. Нет больше сопротивления движению работяг-электрончиков! Освобожденные космическим холодом тела открывают новые, невиданные прежде возможности. Они становятся источниками огромнейших аккумулированных в них количеств энергии.

Вот почему моему ассистенту доктору Кленову удалось сосредоточить в магнитном поле маленькой замороженной катушки несметное количество энергии, перспективы применения которой я имел честь вам изложить…

Профессор Холмстед прервал на этом месте свою интересную речь, потому что звонили — надо было открыть дверь, а во всем доме, кроме него, никого не было. Не было, конечно, и почтенных сенаторов, к которым обращена была речь старого профессора. Они существовали лишь в воображении Холмстеда. Приняв самый обыкновенный, житейский вид, он, немного ссутулившись, направился к двери. Он был явно недоволен тем, что кто-то помешал его подготовке к столь ответственному выступлению перед специальной комиссией американского сената. Профессор открыл дверь и вздрогнул от неожиданности.

Перед ним стоял скромный человек в помятом дорожном костюме. У него были печальные глаза и курчавая борода, оставлявшая подбородок голым.

— Вы… вы здесь?

— Да, профессор, — спокойно ответил пришелец.

— Вы оставили лабораторию?

— Там сейчас маленький Бернштейн. Ключ я взял с собой.

— Оставить только одного мальчика? Это легкомысленно!

— Бросьте, профессор!. Мне стало известно о комиссии сената. Я хочу при этом присутствовать. Недалеко то время, когда заговорю я, а моим голосом — ирландский народ. Но до тех пор я обещаю вам, профессор, быть смирным и незаметным. Я только хочу поучиться у своего коллеги.

Холмстед поморщился и схватился за голову:

— Я, наверно, скоро сойду с ума! Моя тихая лаборатория превращается в центр политических интриг. В конце концов я только ученый. Я могу руководить научными работами, но не политикой. Нет, не политикой! Проходите. Извините меня, вероятно, вы устали с дороги! Ведь вы прошли такой путь пешком. Я осмелюсь предложить вам ванну. Кроме того, я прикажу приготовить для вас горячего кофе.

Печальный человек посмотрел на профессора и оглядел свой костюм.

— Благодарю вас, я с удовольствием освежусь и приму более достойный вид. Все-таки сенаторы…

И он усмехнулся.

— Ну как ваш любимец, мальчик Бернштейн? — спросил Холмстед.

— О-о! Это талантливый мальчик. Мы с ним еще многое сделаем. Вы знаете, профессор, у меня нет в жизни ничего, кроме моих идей. Вам известно, как погибли все мои близкие. Мальчика я полюбил. И я сделаю из него человека!

Профессор вздохнул и, думая о комиссии американского сената, пошел готовить ванну своему Ирландцу.

Мод и Кленов теперь часто ходили в горы.

Последнее время они много времени проводили вместе. Забирались на ближние вершины или гуляли по парку.

Началось с того, что Кленов рассказал Мод о своих таежных приключениях, о «русском богатыре» Бакове, о чернокожей шаманше.