Профессор кончил и быстрой подпрыгивающей походкой направился в аудиторию.

Слышно было, как залетевшая в окно ночная бабочка билась крылышками о матовый колпак лампы.

Профессор, шаги которого гулко раздавались в аудитории, подошел к седоволосому соседу министра и сел рядом с ним. Тот демонстративно встал и, извинившись перед Василием Климентьевичем, прошел в задние ряды. Профессор, растерянно улыбаясь, смотрел ему вслед своими прозрачными голубыми глазами.

У него дернулась щека. Он заморгал ресницами и опустил голову, потом, растопырив острые колени, облокотился на них, зажав ладонями виски.

В течение всего времени, когда выступали ученые, пожелавшие изложить свои взгляды на использование сверхпроводимости, министр все приглядывался к старому профессору. Посматривал он и на Марину. Заметил, как выбежала она в коридор сразу после окончания речи неожиданного оппонента, как вернулась оттуда с красными глазами.

На защите диссертации Марины Садовской разразился научный спор. Столкнулись разные течения и забурлили яростные штормы волновых теорий, квантов, магнитных вихрей и мириадов электронов. Защита превратилась в диспут, которому не видно было конца.

Но вряд ли слышал эти выступления старый профессор. Наконец он встал и неровной, спотыкающейся походкой направился к выходу.

Министр поднялся и тоже вышел в коридор.

В коридоре у окна стояла Марина и кусала до крови пальцы.

Министр подошел к ней, посмотрел на ее руку, на лоб и сказал:

— Так.

Марина подняла глаз не.

— Провалилась я, Василий Климентьевич!

— Этого я пока еще не знаю…

— Но ведь он говорил прекрасно! Я совершенно уничтожена!

— Да, — сказал министр и помолчал. — Он говорил прекрасно, даже с излишней страстностью, пожалуй, но об уничтожении говорить преждевременно.

Марина выпрямилась и постаралась улыбнуться:

— Конечно, я понимаю, что это не может повлиять на решение Ученого совета, но все же обидно, Василий Климентьевич…

Последние слова она прошептала одними губами, без дыхания.

Министр все же услышал, но, кроме того, он услышал звук чьего-то грузного падения.

Когда Марина подняла глаза, то увидела широкую спину бегущего министра. Резким движением она бросилась за ним.

Поперек коридора, неуклюже согнув колени и уткнувшись лицом в толстый ковер, лежал профессор. Из аудитории доносилась монотонная речь выступавшего.

Как ни спешили министр и Марина, кто-то, все же опередив их, уже склонился над профессором.

— Я попрошу помочь мне поднять больного, — сказал, не оборачиваясь, низенький человек.

Втроем они подняли профессора и посадили на диван.

— Пульс очень плох! Этого следовало ожидать. Ведь у вас, наверное, есть машина? Надо его доставить домой.

— Я уже дал распоряжение отвезти профессора.

— Вот чудесно! Он, знаете ли, такой чудак, никак не хочет иметь прикрепленной машины.

— Знаю, — сказал министр.

Пока доктор говорил, руки его были в деятельном движении. Он поймал пенсне, расстегнул профессору ворот и жилетку, достал из своего кармана шприц и что-то впрыснул больному.

Положив шприц обратно в коробочку, доктор потер ладонь о ладонь, потом обеими ладонями лысину, наконец быстрыми и нежными движениями стал делать профессору массаж.

Увидев, что министр наблюдает за его руками, доктор сказал:

— Товарищ министр, есть древняя индийская поговорка, что врач должен иметь глаз сокола, — доктор поправил пенсне, — сердце льва, — доктор прижал обе ладони к груди, — и руки женщины, — с этими словами доктор принялся снова растирать профессора.

Марина стояла молча, наконец сказала тихо:

— Позвольте мне отвезти его.

— Нет, место ваше здесь. Я сам поеду с ним, — сказал министр.

Почти повиснув на руках доктора и министра, профессор, едва передвигая ноги, прошел к автомобилю и послушно сел в него. Все время он робко и виновато улыбался, как будто сделал что-то страшно неприличное.

Стоя на крыльце, Марина смотрела, как увозили беспомощного человека, час тому назад уничтожившего ее…

Наконец она обернулась. Сзади неё стоял Матросов:

— Здравствуй, завоеватель стратосферы! — и она протянула Дмитрию обе руки. — Как я рада, что все так хорошо получилось!

— Хорошо? — переспросил Дмитрий, сжимая её холодные пальцы и вглядываясь в бледное лицо.

— Честное слово, мне больше нравится, когда внизу боятся за меня, чем самой быть внизу, — и Марина засмеялась, высвобождая руки.

— Кажется, сейчас внизу я.

— Боишься, как бы я не свалилась со сверхаккумуляторных высот? Кстати, подосланное вами лицо, товарищ Матросов, не только содействовало перелету, снабжая вас отражательной радиостанцией, но и пыталось подставить мне ножку. А я по наивности считала, что в единоборстве вмешательство со стороны — запрещенный прием.

Матросов в замешательстве стоял на ступеньках подъезда, беспокойно оглядываясь. Он сделал неловкую попытку попасть в предложенный Мариной шутливый тон:

— Боюсь, что помощь сейчас нужна не мне.

Лицо Марины сразу изменилось, вспыхнуло. Брови ее сошлись, глаза сузились.

— Уж не мне ли требуется протянутая рука победителя?

— Если бы моя рука действительно понадобилась… — начал было Матросов.

На лестницу выбежала Надя. Она бросилась к сестре и спрятала лицо у неё на груди.

Марина укоризненно посмотрела Матросову в лицо и покачала головой:

— Ах, вот как! Вам уже все известно! Решение Ученого совета объявлено…

Надя зарыдала сильнее.

— Можете торжествовать, — с вызовом сказала Марина. В её глазах зажглись те бешеные огоньки, которых остерегались в детстве самые отчаянные парни. — Но знайте: снисходительно протянутой руки победителя мне не нужно! — и, обняв Надю за плечи, Марина, не оглядываясь, стала спускаться по лестнице.

Матросов залился краской, потом справился с собой и хотел пойти за девушками, но тут лестница наполнилась выходящими из института учеными:

— Кто бы вчера мог думать, что так кончится?

— Отказать в присвоении степени доктора!.

— Смотрите! У нас в гостях сам герой!

— Товарищ Матросов! Поздравляем! Весь мир, затая дыхание…

— Дайте вашу руку, старина. Примите профессорский привет.

— Согласитесь, летчик, вы должны уважать нас, физиков. Ведь атомный реактор на быстрых нейтронах…

— Как чувствовал себя в воздухе профессор Стоценко?

— Передайте ему привет и поздравление.

Матросов не успевал поворачиваться. И когда он посмотрел на тротуар, то не увидел в толпе Марины.

… Автомобиль министра вез больного профессора в его квартиру. Старик привалился в углу, маленький доктор держал его за руку и все время вполголоса что-то говорил.

Министр внимательно смотрел на странного старика и пытался вспомнить, где мог видеть его раньше. Он твердо знал, что до сих пор они никогда не встречались. Конечно, он мог видеть портреты знаменитого профессора, но не внешние черты казались ему знакомыми. Знакомы были какие-то неуловимые жесты, манера говорить, двигаться…

Еще думал министр о провале диссертации Марины. Он чувствовал себя ответственным за этот провал, ибо именно он навел ее на мысль пойти по принятому в диссертации пути. Неужели он ошибался? Имеет ли он право портить научную карьеру девушки ради проверки своих давно забытых снов?

Имеет, в конце концов решил министр. Должно быть, он стал стареть. Во время гражданской войны он не ставил перед собой вопроса, имеет ли он право послать в разведку… собственную жену.

Министр вздохнул. Доктор удивленно обернулся к нему.

— Да, это разведка, — неожиданно вслух сказал министр.

— Вот именно! Я всегда говорю, что диагноз — это то же самое, что разведка! А лечение — это уже атака. Наши пилюли-снаряды, наши советы — дурманящие газы, а наши операции — штыковой бой! Я всегда это говорил.

Министр не мог сдержать улыбки. Доктору удалось отвлечь его мысли от той разведки, в которую он когда-то послал свою жену…