— Ах, юность, юность! — вздохнул он.

— Я не так юна, — обиделась Марина.

— Чудесная вы девушка, Марина Сергеевна! Право, чудесная. Не хочется мне с вами ссориться, но как не будешь ссориться с маленькими детишками, когда они тебя не слушаются?

Некоторое время они ходили по коридору молча.

— Ну вот, теперь я смею предположить, что мы дали совету достаточно времени для занесения в протокол столь необходимого для вас решения, — сказал Кленов.

Марина стала заметно волноваться.

Профессор демонстративно открыл дверь, утрированно согнулся и протянул руку, всей фигурой своей приглашая Марину войти.

— Куда же вы удалились? — встретил их молодой академик. — Мы предполагали решить вопрос при вас, тем более, что он для всех членов совета кажется совершенно ясным.

Кленов выразительно взглянул на Марину и погладил бороду, как бы говоря: «Ну вот, видите?» Марина остановилась у двери и, чуть нагнув голову, оглядела присутствующих.

— «Ученый совет вынес следующее решение, — стал читать директор протокол: — В связи с несомненным интересом обоих предполагаемых направлений в обсуждаемых исследованиях выделить профессору Ивану Алексеевичу Кленову специальную лабораторию, обеспеченную штатом научных сотрудников, в которой и просить профессора провести работы по его плану. Кандидату физических наук Садовской предоставить возможность дальнейшего проведения ее работ по уже намеченному ею пути».

Директор кончил читать и добавил от себя:

— Мы думаем, что такое решение вопроса с разделением работ на две ветви лишь увеличит нам шансы на скорейшее достижение успешных результатов.

— Как-с? Позвольте… М-да!. Простите… Не расслышал или не понял?

Профессор Кленов изменился в лице и стал судорожно теребить свою бороду. Директор удивленно взглянул на него:

— Мы рассчитывали, Иван Алексеевич…

— М-да!. На что вы рассчитывали, осмелюсь вас спросить? На что? Перед вами не юноша. Я в состоянии рассматривать этот акт только как выражение недоверия себе. М-да… Именно недоверия.

— Позвольте, профессор, мы не хотим пренебрегать ни одним шансом для победы!

— Имею честь довести до вашего сведения, что это не касается меня ни в коей степени! М-да!. Кроме того, имею честь довести также до вашего достопочтенного сведения, что я не предполагаю проводить какие бы то ни было самостоятельные работы, не соответствующие тематике моих личных исследований. Я занимаюсь, с вашего позволения, радиофизикой. М-да!. В заключение я должен признаться вам, что поражен, удивлен, нахожусь в замешательстве и не в состоянии подобрать объяснения вашему… м-да!. вашему решению. Засим имею честь принести вам свои уверения в величайшем к вам уважении. В связи с обострением болезни и запрещением врача я принимать участие в работах института в ближайшие месяцы не смогу!

Кленов круто повернулся и, вздернув одно плечо выше другого, направился к выходу.

Марина, провожая его испуганным взглядом, посторонилась.

Члены совета и директор молчали.

Кленов зигзагами прошел коридор, забыл взять у швейцара пальто и вышел на улицу. Ветер раздувал его растрёпанные волосы.

Когда вместо переходного мостика Кленов оказался на мостовой, движение остановилось.

На углу его догнал швейцар, передал ему пальто и шляпу. Кленов поблагодарил и набросил на себя пальто так, что одна пола его тащилась по земле. Медленно он поплелся вдоль улицы.

Кленов думал о том, что сообщение о работах Марины проникнет в печать. В одном из научных обзоров Вельт прочтет о них и тогда… тогда он приведет в исполнение свою угрозу, которой навеки связал руки профессору Вонельку… Это была последняя их встреча на «Куин Мери». Вонельк принял британское подданство и навсегда покидал Америку. Вельт все-таки настиг его, уже на борту корабля. Вельт прислал ему радиограмму, поставил в ней свое условие. Теперь он прочтет неизбежное сообщение о создании сверхаккумуляторов в России, и тогда несчастному Кленову уже не предотвратить страшной угрозы, которая нависнет над человечеством.

Только когда профессор скрылся в своем подъезде, следовавшая за ним Марина повернула обратно и в глубоком раздумье пошла по галерейному тротуару.

Когда Ганс Шютте взобрался на палубу, профессор Бернштейн, погруженный в свои мысли, пробужденные словами опьяневшего Ганса, не заметил, как шлюпка отплыла от яхты.

Неужели рушится все его мировоззрение, все его идеалы? Неужели вся работа, которую он делал ради славы, ради возможности самостоятельно и гордо встать на ноги, все его мечты о вездесущем топливе, топливе, которое присутствует повсюду, его многолетний труд, выношенный с детства, — неужели все это должно послужить только чудовищным планам истребления людей? А сам он — только раб. Ученый-раб! Слуга, дающий в руки своим хозяевам силу, которой они хотят уничтожить коммунизм.

Пусть он, профессор Бернштейн, не сочувствует коммунистам, но ведь ими создано много такого, что не может не восхищать всех передовых людей. Неужели же его реакция должна послужить для объединения капиталистических стран против коммунистических, как этого хочет мистер Вельт?

Но сам он, профессор Бернштейн, почему он был до сих пор наивен, как дитя, слеп, глух? Разве он не понимал силы повторяемого им открытия Лиама? Он не должен… он не смеет лгать самому себе. Он прекрасно сознавал все… Он лишь поворачивался спиной к своей совести, он не хотел думать о последствиях; к тому же у государств, которые пожелали бы воевать, и так есть средства страшной разрушительной силы.

Да, есть сильные средства… но все они лишь локального, местного действия… а его реакция, его огненная стена может, двигаясь, уничтожать все… выжигать целые страны. Да, открытие это действительно страшно. Оно было рождено ненавистью: его творец, Лиам, мечтал об уничтожении англичан.

Но что в силах сделать он, жалкий профессор Бернштейн, которого могут в любую минуту выбросить, как ненужную тряпку! Ведь реакция известна самому Вельту, ее уже не скроешь. Значит, прав Ганс: надо подчиняться приказам хозяина, надо истреблять себе подобных. Ведь если не он, то это будут делать другие. Или, может быть, честнее стать в сторону и предоставить все собственному течению?

Нет, это малодушно! Если он был слеп и создал страшную реакцию, то теперь он не имеет права быть в стороне. Но как помешать Вельту пользоваться этим вездесущим огнем? Огонь повсюду… огонь, которым будут дышать, в котором будут сгорать заживо!

Профессор закрыл глаза руками. Перед ним встали картины реакции, распространяющейся по земле.

Нет! Он человек. И если он виноват перед человечеством в своей безумной слепоте, то он обязан исключить возможность применения опасного открытия.

Профессор закинул голову. Какой мертво-яркий Южный Крест! На миг, только на один миг ему стало страшно. Но Бернштейн, никогда не совершавший никаких подвигов и не считавший себя на это способным, нашел в себе силы побороть страх.

Реакция может происходить только в присутствии фиолетового газа. Газ выделяется только в одном месте на земле. Вывод ясен. Профессор Бернштейн уже знал, что должен сделать человек.

В тот момент, когда Бернштейн пришел к этой мысли, он почувствовал удар по голове. Профессор совсем близко увидел дно шлюпки и в следующее мгновение был выброшен за борт.

Когда его лохматая голова всплыла на некотором расстоянии от лодки, пьяный матрос стал искать весло, чтобы ударить никак не тонущего профессора. Но весел не было. Они упали в воду, после того как Ганс Шютте влез по ним на яхту. Матрос выругался и стал подгребать руками к профессору. Бернштейн, увидев это, сделал отчаянную попытку отплыть.

Началось невероятное состязание в скорости между плохо плавающим, едва держащимся на воде человеком и матросом в шлюпке. Руки матроса хлестали по воде, как пароходные колеса. Шлюпка приближалась. Брызги уже долетали до профессора. Слышалось сопение противогазов. Профессор ожидал удара по голове. Однако удара не последовало. Сзади раздался сильный всплеск. Профессор собрал все силы и оглянулся.