Два человека – взрослый и юный – шли рано утром по пустоватой еще улице. Они были недовольны друг другом, и поэтому лица их были пасмурны.

Со взрослым здоровался, приподнимая шляпу, почти каждый прохожий. На юного смотрели с любопытством. Их звали одинаковыми именами – это были отец и сын.

Отца, человека умного, общительного и предприимчивого, уважали в городе. Пройдет десять лет, и он станет одним из диктаторов на текстильном рынке страны. И в те же годы сын превратится для семьи в гадкого утенка, неудачника. Родственники будут жалеть его, переживать за погубленную даром жизнь, не догадываясь о том, что имя их останется в истории только благодаря имени этого человека.

Прощаться с родным домом всегда страшно.

Еще вчера он был жителем Бармена, а сегодня переселяется в другой город – Эльберфельд. Оба эти города растянулись вдоль реки Вуппер, соединяет их красивый сводчатый мост из белого камня. Громыхая колесами, катят по мосту повозки, груженные крестьянским товаром, иногда появляются величественные почтовые дилижансы: на возвышении впереди сидит важный почтальон в красном сюртуке, с рожком на боку. В рожок он дудит, подъезжая к городу, а в круглые окна почтового экипажа из-за занавесок смотрят на прохожих утомленные дальней дорогой путники.

Но в то октябрьское утро Фридриху было некогда заглядываться на стороны. Его отец – господин Фридрих Энгельс-старший – ходил быстро, энергично. Быстрота в работе, энергия, легкость и четкость в деле была в роду у Энгельсов. Крупные руки, доставшиеся от крестьян-дедов, отец держал прямо, не размахивал ими, держал прямо и голову, оглядывая встречных чуть свысока.

Сын едва успевал за ним. Он вглядывался в отстраненное лицо отца и думал о нем, об отце. Сколько раз на домашних музыкальных вечерах он видел это лицо другим – веселым и добрым! «И ведь мы так любим его! – думал сын. – Отчего же он недогадывается об этом?»

Отец же в эти минуты думал о сыне, о старшем, любимом, своем сыне, о своей надежде, о продолжателе дела фамилии Энгельсов. «Вырастет и поймет меня, – думал отец, – и простит строгость, которая кажется сейчас ему излишней».

Исполняющему обязанности директора гимназии, королевскому профессору доктору Ханчке было лет пятьдесят. Он носил золотое пенсне, любил высокие, туго накрахмаленные воротники.

Он рано овдовел и жил со своей сестрой – старой девой да со служанкой Бертой в двухэтажном доме рядом с гимназией. В одной из комнат во втором этаже у него на пансионе обычно жили ученики. Сейчас комната пустовала.

Был доктор Ханчке когда-то учеником деда Фридриха, профессора Ван Хаара. И сейчас, когда комната освободилась, он с удовольствием взял на пансион внука своего учителя.

Господин Фридрих-старший гордился своею точностью. Он стоял у дома доктора Ханчке именно в ту минуту, о которой они договаривались заранее.

Пожилая служанка пошла доложить господам, провела посетителей в кабинет.

– У вас славный мальчик, господин Энгельс! – приветливо проговорил Ханчке.

– Господь одарил его замечательными способностями, тут уж я не буду скромничать, господин Ханчке, – ответил отец, – но, к сожалению, характер у него пока слаб и рассеян и много своеволия.

– Ну-ну, так уж и своеволия. – Доктор Ханчке добродушно взглянул на четырнадцатилетнего юношу.

– Да, господин профессор, – подтвердил отец. – Я знаю, ваша гимназия считается одной из лучших в Пруссии. И тем более, я надеюсь, что сыну моему поможет приобрести сосредоточенность уединенная жизнь, а в таком доме, как у вас… это большая честь…

– Я думаю, об условиях оплаты мы с вами сумеем договориться позже, а сейчас, если вы хотите, поднимемся наверх, посмотрим комнату мальчика.

– Да-да, конечно, комнату посмотреть надо, господин Ханчке.

Ступени на лестнице были широкие, крепкие и тихо скрипели под ногой.

– Комната, как видите, небольшая, но удобная. Окно выходит в сад, всегда тихо.

Комнатой отец остался доволен.

– И, господин Ханчке, я, как отец, прошу вас, не смущайтесь его наказывать. Я убежден, что чем строже мы будем с детьми сегодня, тем сильнее они отблагодарят нас завтра, – говорил отец, уже собираясь прощаться и держа цилиндр в руке. – У Фридриха есть слабость – страсть к чтению пустых и никчемных книг, с которой я долго и безуспешно боролся. Хочется надеяться, что в этом вам повезет больше.

Занятия начинались с завтрашнего дня, и Фридрих мог спокойно сидеть в новой своей комнате, читать книгу Рабле. Он пронес ее сюда под одеждой, несмотря на вчерашнее наказание.

Когда начались сумерки, вздыхая, поднялась по лестнице служанка Берта, зажгла свечи.

Потом его позвали ужинать.

За большим овальным столом сидел сам профессор, его сестра и слева от профессорского места был пустой стул с высокой спинкой для Фридриха.

В родном доме в Бармене всегда кто-нибудь разговаривал, смеялся, плакал, – слава богу, братьев и сестер у Фридриха было немало, – здесь же – непривычная торжественная тишина приводила его в смущение.

Профессор встал, негромким голосом прочитал молитву, после этого снова все сели и принялись за еду.

– Ты не боишься темноты, Фридрих? – спросил вдруг доктор Ханчке.

– Ну что ты, он же большой мальчик, – проговорила сестра.

– Если тебе будет страшно или приснится дурной сон, звони в колокольчик, он лежит на столике рядом с постелью.

– Благодарю вас, доктор Ханчке, мне страшно не станет.

– Ну-ну, – усмехнулся профессор, – не будь самонадеянным.

В темной комнате все казалось непривычным, необжитым.

И постель тоже была непривычно большой. Сон долго не приходил к нему, может быть от того, что он вслушивался в потрескивание ступеней на лестнице, а может от того, что вспоминался вчерашний вечер в родительском доме.

Лунный желтоватый свет освещал черное распятие над дверью, точно такое же, какое было дома в комнате Фридриха на втором этаже.

Вчера вечером в гостиной, внизу, вместе с мамой, двенадцатилетним братом Германом, десятилетней сестрой Марией они затеяли игру. Каждый выходил за двери в сад, а потом входил, изображая героя сказки или рассказа, а все отгадывали – кого он изображает.

Первая вошла Мария.

Она встала посреди гостиной, смешно надула щеки и показала, как бросает копье. После этого она сделала вид, что швыряет огромный камень, и тут же прыгнула вслед за ним, как бы обогнав камень в прыжке.

– Брунхильда! Брунхильда! – обрадовался Фридрих и прочитал строки из любимой «Песни о Нибелунгах».

Каждый раз, когда приезжал к ним дедушка Ван Хаар, они просили его почитать эту древнюю поэму, и он читал им нараспев старинные стихи о подвигах могучих героев.

– Фред, теперь ты водишь! – обрадовалась Мария.

И сразу лицо ее стало серьезным, она знала, что загадку Фридриха отгадать будет непросто.

Сначала Фридрих хотел изобразить Ахиллеса или Геракла. Но неожиданно для себя придумал другое. В саду у беседки он взял переносной ночной фонарь и вошел с ним в дом.

– Ищу человека! – сказал он, обращаясь ни к кому и ко всем сразу. – Ищу человека!

– Откуда это? – тихо спросила маму Мария. Она надеялась на подсказку.

Мама, конечно, сразу догадалась, что Фред изображает Диогена, чудака с фонарем, древнего греческого философа, но Марии не подсказала.