Они вышли из помещения на свежий воздух, и тут их догнал кашлявший мальчик.

– Хозяин, хозяин! Не выгоняйте меня! – кричал он, подбегая. – Хозяин, я вас очень прошу, я больше не буду кашлять! Я здоровый и привожу больше тачек, чем все другие.

– Хорошо, я подумаю, – ответил недовольно отец и скорее повел сына к воротам.

Через несколько недель Фридрих играл на улице с соседскими приятелями и мимо них проехали похоронные дроги.

Следом за дрогами шла понурая женщина, несколько детей, двое рабочих с фабрики. В бедном гробике, украшенном веточкой розмарина, лежал тот мальчик, который так упрашивал не выгонять его с работы.

В воскресенье Фридрих сидел рядом с матерью в кирхе, слушал проповедь пастора Круммахера. Это была обычная воскресная проповедь, даже Фридрих за недолгие годы успел их услышать немало.

Пастор говорил красиво, громко. С чувством протягивал руки к прихожанам, поднимал их к небу, как бы обращаясь за божественным подтверждением своих слов. В проповеди он вспоминал о своей греховной студенческой молодости, о сегодняшней жизни людей. Прежде во время проповеди Фридрих часто не слышал слов, а думал о чем-нибудь своем, вспоминал что-нибудь приятное. Но сегодня он впервые вслушивался в слова пастора.

– Потому-то будут блаженны те, кого господь награждает своим вниманием, и осуждены на вечные муки оставленные им, – внушал пастор.

– А тот мальчик, тот работник, который умер, его тоже оставил господь? – допрашивал Фридрих перед ужином отца. – Неужели он виноват перед богом? Разве он не хотел честно работать?

Мысли мучили Фридриха весь день. Если бог выбирает одних и оставляет других, то почему же он такой несправедливый, раз берет не тех, кого надо.

Он не знал, что отца мучают свои мысли.

Отец сидел в кресле перед камином и думал о том, как убедить двух своих братьев расширить фабрику.

– Я уже не раз говорил тебе, что бог не любит тех, кто обсуждает его действия. Высшая справедливость не всегда понятна нам, людям, – он оторвался от своих мыслей, чтобы сказать это, и снова ушел в них.

Когда постели были расстелены и оставалось помолиться перед сном, Фридрих, стоя на коленях на прохладном полу, просил бога исправить свою ошибку. Уж если он не сумел сохранить жизнь мальчику-работнику, то пусть хоть братья мальчика и мать станут здоровыми и обретут удачу в жизни.

А через несколько дней он узнал, что и мать мальчика умерла тоже. Такое решение бога было не понятно вовсе.

И вечерами, выходя в сад, Фридрих заглядывал в высокое черное небо. Там яркими точками блистали холодные звезды, и там жил бог.

– Стань справедливым ко всем! – умолял его Фридрих. – За это тебя будут любить еще больше.

Месяц спустя их снова навестил дед Ван Хаар. И Фридрих пришел к нему с тем же вопросом:

– Почему бог бывает несправедлив? Он осудил мальчика-работника, а тот честно зарабатывал, чтобы прокормить братьев и мать.

– Бог всегда справедлив, – ласково ответил дед, посадив Фридриха на колени. – Он пожалел мальчика и взял его к себе. Ну сам подумай, разве его работа на фабрике и жизнь здесь была лучше, чем в аду? А теперь ему хорошо.

Дед вновь успокоил его. И вновь возникли как бы два бога. Бог пастора Круммахера и отца – своенравный и злой, наказывающий за любую мелочь, и бог деда – великодушный, добрый.

И все-таки, как хорошо, когда у тебя отец, хотя и строгий, но самый сильный и самый умный, а мама – самая добрая, красивая и веселая.

По воскресеньям в Нижнем Бармене бьет старый церковный колокол, деньги на который пожертвовал дед, Каспар Энгельс. И поэтому колокол так и зовут – Каспаром.

Колокол сзывает прихожан из окрестных домов, и прихожане говорят:

– Старый Каспар бьет, пора в церковь.

Они одеваются в нарядные платья и собираются вместе на воскресную молитву.

Фридрих уже одет.

– Словно маленький паж! – сказала восторженная служанка.

Даже цилиндр, такой же как у отца, только поменьше, сидит на нем. Отец уже не раз был в Англии, он любит одеваться по лондонским модам и какой-нибудь ржавый редингот, например, не наденет ни за что в жизни.

Перед выходом на улицу мама в последний раз оглядывает себя, детей и мужа. И вот они идут мимо витрин, лавок и контор к церкви: отец, мать и дети – вся семья. И на улице точно такие другие семьи. Такие, да не совсем, потому что все здороваются с Фридрихом-старшим первыми. И господин Энгельс в ответ важно приподнимает цилиндр, а фрау Элиза радостно им улыбается, и глаза ее светятся, у нее всегда светятся глаза, когда она улыбается. Фридрих-младший – ребенок, поэтому с некоторыми, особенно уважаемыми папиными знакомыми здоровается первым он, так же как папа, приподнимая цилиндр.

В церкви у них есть своя семейная скамья. Фридрих уже научился читать и всякий раз торопился открыть перед отцом нужную страницу в книге псалмов. А потом он выполняет и другое поручение – опустить мелкую монетку в металлическую кружку.

Рядом скамьи отцовских братьев. Но сегодня отец едва с ними здоровается.

Их союз – трое в одной фирме – держится едва-едва. Причины старые: старший брат хочет расширить торговые операции фирмы и не обращает внимания на фабрику; младшему – и вообще все равно, лишь бы деньги шли; и лишь средний хорошо понимает, что наступил век технического прогресса. И главное не торговые спекуляции, а дело – фабрика. «Стоит заменить тихоходные станки, поставленные дедом, на современные английские машины, и мы увеличим производство во много раз! Только надо успеть, не прозевать момент!» – так убеждал он вчера братьев, когда втроем сидели они в гостиной, курили сигары и потягивали пиво. Но братья в ответ посмеивались и не соглашались на обновление фабрики.

Поэтому сегодня отец поздоровался с ними едва-едва.

В первый раз в Барменское городское училище Фридриха провожала мама и служанка.

Путь был по той же главной улице, мимо церкви, торговых контор и лавок.

При виде педагогов Фридрих удивился. «Зачем здесь собралось столько пасторов?» – подумал он.

Педагоги были одеты в длиннополые черные сюртуки, нередко они и в самом деле становились потом пасторами или, наоборот, приходили в училище из пасторов.

– Завтра начинается новая дорога в твоей жизни, Фридрих, – говорил накануне вечером отец, посадив его в кресло напротив. Голос его был торжествен и суров. – Думаю, что ты будешь постоянно преодолевать в себе лень, ибо лень противна богу. Скоро у тебя появятся друзья. Постарайся, чтобы они были из достойных семейств, чтобы в будущем вы смогли служить друг для друга надежной опорой. Уважай других, но заставь их уважать и себя, мой сын.

Все эти слова были, возможно, правильны, но попробуй применить их к группе снующих, хохочущих, толкающихся подростков. Лишь двое мальчишек, похожих друг на друга, стояли скромно и тихо чуть в стороне, и мама Фридриха поздоровалась с их матерью, а та сказала:

– Обоих привела, госпожа Энгельс.

– Это жена пастора Гребера, старший ее сын уже заканчивает гимназию в Эльберфельде, – объяснила мама, – смотри, какие хорошие, послушные у нее дети, Фридрих.

Тут неожиданно какой-то мальчишка со стороны подбежал, толкнул Фридриха и кинулся толкать следующих.

В этот момент появился учитель, господин Рипе. С постным худым лицом, затянутый в пасторский длиннополый сюртук.

В классе стояли черные парты и черная классная доска, а рядом с нею, под огромным черным крестом, учительская кафедра. Над доскою висел портрет прусского короля. С потолка свисала газовая лампа.

Учитель Рипе зажег ее, и она зашумела, словно кипящий чайник.

У двери стояло чучело, сделанное из дерева и войлока. Оно было одето в рыцарские доспехи, но лохмотья войлока выглядывали из-под них.

Учитель ткнул указкой в двух самых шумных и вертких учеников и немедленно поставил их на колени рядом с рыцарем.